Книга Объект 623 - Сергей Зверев

При этом стоит помнить, что торпедный аппарат — это не только орудийный ствол, но и средство спасения замурованных в субмарине людей… Он не был уверен, что в организме достаточно сил, чтобы сделать это, но ждать не мог. Он откинул внутреннюю крышку торпедного аппарата, с тоской осмотрел полость трубы: рычажок для открытия внешнего люка там в принципе имелся, но сумеет ли он им воспользоваться под напором воды? Вздохнув, он начал забираться внутрь — и в этот момент его схватили за ногу, потащили обратно! По совести признаться, он испугался, вот так номер! Он забыл, что белесый господин с выпуклыми глазами жив! У него была в кровь разбита губа, свернут нос, и все лицо представляло страшноватую маску. Он рычал, упирался, что-то шамкал беззубым ртом, тащил боевого пловца обратно в лодку. Глеб ударил его ногой по грудной клетке — там что-то явственно хрустнуло, страдалец отлетел к переходному люку. Он ползал, понимая, что уже не сможет подняться, заливался горькими слезами.

— Не делай этого… — хрипел он и отчаянно шепелявил. — Не делай, пожалуйста… я не хочу умирать…

Вот только не надо на жалость и гуманность давить! Глеб пристально посмотрел на него, укоризненно покачал головой. Эх, мужики, мужики, где же вы раньше были, когда задумывали свои преступные деяния? Под душераздирающий вой он вновь полез в «бутылку» — руки практически не слушались, он помогал себе коленями, проталкивался в узкое отверстие. Уперся пятками в задние выступы, набрал побольше воздуха… и надавил на рычажок.

Он так и знал, что ничего не получится! Сил у человека уже не осталось! Морская вода хлынула в лодку бешеным напором, и Глеба буквально вышвырнуло из торпедного аппарата обратно в отсек! Ну, ничего-ничего, главное, не отчаиваться. Прорвемся! Он ударился спиной о мягкий копчик пытающегося уползти члена команды — наивный, тот думал, что если перевалится в центральный отсек и успеет задраить люк, то будет жить вечно! Тот закричал от боли, захлебнулся, и больше он его не видел. Глеб еще раз набрал воздуха, оценил критично меняющуюся ситуацию — а менялась она кардинально, отсек наполнялся водой с бешеной скоростью. Теперь самое главное, чтобы не угодить под электрический разряд — то есть сваливать отсюда как можно быстрее! Он всплыл на бурной воде, которая дошла уже до уровня переходного люка и начинала заливать центральный отсек. Буйство прекратилось, вода уже не хлестала, а всего лишь быстро поднималась. Глеб поплыл к прижатой к стене кровати, вцепился в стяжку, принялся ждать. Какого черта, хватит! Он в третий раз пополнил запас кислорода в легких и с головой ушел под воду. Самое забавное, что лампы, забранные плотными плафонами, продолжали гореть даже под водой! Он прекрасно видел, куда плывет. Оба люка торпедного аппарата были настежь распахнуты. Давление с обеих сторон уже выровнялось. Вторая попытка — он попробовал вплыть четко в трубу. Получилось коряво, он зацепился головой, содрал кожу на черепе. Но вплыл! А дальше хватался внутри трубы за все, что выступало, подтягивался, проталкивал себя внутрь. Он чувствовал, что теряет сознание, и это заставляло двигаться энергичнее. Он упирался коленями, пятками, тащил себя с таким усилием, как будто впрягся посередь бездорожья в телегу, груженную мешками с картошкой. Голова уже вылезла из лодки (роды, блин) — он, честно говоря, не почувствовал принципиальной разницы. Потом выдавились плечи, торс… Неужели толстеет? Худеть надо, на диету садиться, а то и на две, если на одной не наестся! Бедра извивались, как у танцующей неприличной женщины. Он выдавился в море — как остатки зубной пасты из отработанного тюбика! Болтал ногами, пускал пузыри. Он еще не решил — то ли камнем на дно, то ли всплыть по такому случаю… Ладно, он начал совершать вялые движения руками, которые почти не слушались. Сделать остановку для декомпрессии, чтобы голова потом не взорвалась, повисеть между дном и поверхностью залива. Вспомнил — давно он что-то не пополнял запасы кислорода в легких. Пора бы уже! Он пулей устремился вверх, вынырнул, хлебнул бодрящего ночного воздуха, застонал…

Это было трудно, практически невыполнимо — гораздо труднее всего, что он сделал раньше. Ночь была в разгаре, она и не думала кончаться. Глеб перевернулся на спину, расправил руки и долго лежал на водной глади, восстанавливая дыхание. Где-то под ним погибала, наполняясь водой, подводная лодка (он сделал многое для мира и спокойствия, но, к сожалению, не уничтожил банду), а над ним мигали и переливались звезды, светила в лицо ядовитая луна — так уж совпало, что именно сегодня было полнолуние. Придя в себя, он начал осматриваться и обнаружил, что западный берег Калабановской бухты значительно ближе, чем восточный. С одной стороны спала Пыштовка, только где-то высоко в центре мигали несколько огоньков. С другой — возвышался горб горы Каурус с ее памятным содержимым. На ум пришла интересная мысль: а было ли слышно на суше то, что творилось под водой, на глубине практически тридцати метров? В принципе едва ли. Глубина, стальной корпус, несколько очередей из сравнительно негромкого оружия. Тем более что лодка уже прошла по бухте порядка пятисот метров, оставив позади себя и гору, и Пыштовку. С обеих сторон возвышались нелюдимые скалы. И, судя по тишине, эпохальное событие осталось не замеченным для всех, кроме ее участников, большинство из которых уже мертвы. Стало быть, и Штайнер не в курсе. И сохраняется вероятность, что он и его люди пребывают в счастливом неведении и еще не покинули базу…

Руки онемели, он их практически не чувствовал. Вернуться к воротам вплавь было нереально. Плавно шевеля ногами, он доплыл до западного берега и просто не помнил, как выбрался на камни! Возможно, он поспал или повалялся в обмороке. Когда очнулся, ночь еще не кончилась. Но где-то над Пыштовкой небо уже покрывалось предутренней серостью. До горы, которую он намеревался покорить, было метров четыреста непроходимого пространства. Он решил их пройти, поскольку ноги в этот час работали лучше, чем руки. Он отдалился по узкому, заросшему можжевельником, серпантину от вод Калабановской бухты, долго лавировал между камнями, запутывая самого себя. Перебрался через русло пересохшего ручейка, где передохнул, и потащился дальше. Он поднимался на возвышенности — брал их пядь за пядью, словно укрепленные высоты, отдыхал, стараясь при этом не садиться (если сядет, уже не поднимется), тащился дальше. Иногда он скатывался вместе с осыпью, но не отчаивался, вспоминал о чем-нибудь приятном и снова шел на приступ…

Когда небо над Пыштовкой стало серым, а горы на востоке очертились оранжевой каймой, он добрался до подножия горы Каурус. Упорству майора спецназа мог бы позавидовать самый упрямый в мире кот. Он самоотверженно карабкался на склон, благо гора в этом месте была голой, как блин, и лишь в отдельных местах из нее прорывались пучки чахлой «всеядной» растительности. Для удобства он соорудил из коряги клюку, и дело пошло веселее. Он поднялся на вершину одновременно с солнышком, которое выглянуло из-за дальнего кряжа над Пыштовкой, озарив спящий поселок, изнемогающего майора, безбрежную гладь Черного моря, играющую всеми оттенками маринистских пейзажей — от лазури до бирюзы. Не сказать, что он был рад этому явлению, но принял его как должное. Чему быть, того не миновать. Он побрел дальше, опираясь на клюку, как старый дед, и через несколько минут вышел к развалинам древней генуэзской крепости, от которой не осталось ни одной стены, а имелись лишь кучки невнятных развалин, сметенные гигантским веником. Расположись эта крепость поближе к поселку, ее давно бы растащил по камешкам рачительный люд. Но в связи с приличной высотой над уровнем моря и отсутствием дороги, это было затруднительно. Мужчина с палочкой медленно брел по развалинам, направляясь к северному склону горы. Его внимание привлек вместительный спальный мешок, лежащий под руинами и совершающий возвратно-поступательные движения. Мешок определенно был не пуст. Рядом с ним наблюдались следы вчерашнего кострища, какая-то одежда, грязные шампуры, шлепанцы, полупустая пластиковая тара. Глеб приблизился, встал, опираясь на корягу. Все понятно — романтический ужин под звездами, последующие приятности в мешке. А в это время под горою шла война… «Ночующие» почуяли недоброе, завозились. Откинулся кусок материи, и наружу выбрались две физиономии — мятые, сонные, испуганные, отчаянно юные, но, слава богу, разнополые. Девчонке было лет пятнадцать, пареньку — немного больше (но права избирать и быть избранным он еще вряд ли достиг). С нескрываемым страхом они уставились на ужасного человека, который возвышался над ними и разглядывал их с недобрым, отнюдь не ленинским прищуром. От такого можно было не только испугаться, но и в штаны наложить (впрочем, сомнительно, что на них там под мешком были штаны) — какой-то зловещий, грязный с ног до головы «пилигрим», небритый, мятый, с мучительным похмельем на опухшей физиономии, да и одет непонятно во что.