Книга Дом на городской окраине - Карел Полачек

— Ну, будет, — махнул рукою судья.

— Пойдемте, пан Фактор, — произнес адвокат, вставая.

Однако сам полицейский был своей благостной речью необычайно растроган. Ему хотелось витийствовать дальше.

— Я сам домовладелец, — с жаром произнес он, — но вовсе не такой, как другие, которые разбогатели, выгодно женившись, получив наследство или занявшись воровством. Я стал домовладельцем без посторонней помощи. И мой дом — самый красивый из всех. Будете проходить мимо, пан советник, загляните. Я подарю вам розу из своего сада. Ей-ей. Я не только о себе, но и о других пекусь…

Судья взял папки и направился к выходу. Полицейский тоже собрался уходить. Но в дверях он обернулся и сказал: — У меня, между прочим, две серебряные медали, я чемпион по классической борьбе. Извольте проверить, я не вру.

3

А в коридоре он таинственно сообщил адвокату: — У меня на него алиби.

— Какое алиби? — удивился адвокат.

— Такое алиби, что скажи я об этом на суде, и он как миленький вылетит из моего дома.

— Да о ком вы?

— О моем квартиросъемщике. Помните, я рассказывал вам в трамвае.

— Но ведь вы говорили о каком-то другом домовладельце.

— Да, верно. Но мне тоже досаждает один жилец. Так уж водится.

— Вы имеете ввиду что-нибудь конкретное, на основании чего ваш съемщик может быть выселен из квартиры?

— Вот-вот…

Адвокат взглянул на свои ногти и сказал: — После обеда зайдите ко мне в контору. Здесь не место говорить о таких вещах, да и времени у меня сейчас нет, — и он протянул полицейскому два пальца.

Глядя вслед удаляющемуся адвокату, полицейский обозленно прохрипел: — Как же, приду я к тебе в контору! Я знаю, во что это обходится. Я и сам не хуже всяких докторов сумею его прижать.

4

«Рукоприкладство в отношении домовладельца является основанием для выселения» — эта фраза застряла в его мозгу.

Рукоприкладство… Это было бы неплохо. Но ведь он, каналья, руки на меня не поднимет… — Полицейский заскрежетал зубами. — Недоносок, разве он осмелится. Шибзик несчастный… Сморчок…

И, труся домой, он проклинал чиновника за его тщедушие и боязливость. Он ощутил потребность зайти в пивную, чтобы рассеять невеселые мысли.

Домой он пришел затемно, раскрасневшийся и возбужденный. Собрав вокруг себя семью, сказал: — А теперь мы нашей бабке-хозяйке подсластим замирение на суде.

После чего жена полицейского схватила бак для белья и принялась колотить по нему мешалкой. Оба отпрыска вооружились швабрами и стали ритмично стучать ими по полу. Полицейский, раздувая щеки, оглушительно трубил в трубу. Этот адский концерт поднял на ноги весь дом.

— Ох, ох, — завздыхала старая мегера. — Опять начинают. С ума сойти можно. — Она открыла дверь и крикнула на всю лестницу: — Вы прекратите или нет?!

В ответ прозвучало одно-единственное крепкое словцо полицейского.

Концерт продолжался до глубокой ночи.

Глава тридцатая

1

Мрак окутал участок земли размером в сто семьдесят пять квадратных саженей. Дом на окраине превратился в тюрьму, окруженную зубчатой оградой. Супруги Сыровые печально сидели на кухне, боясь выйти из квартиры, когда чуяли присутствие хозяина во дворе. Тот при виде Сыровых выходил из себя. Он не мог им простить, что они не собираются освобождать квартиру и тем самым лишают его прибыли. Мысль избавиться от Сыровых не выходила у него из головы. Это был заколдованный круг, и полицейский влекся за своей навязчивой мыслью, как лошадь в упряжке.

При встрече с Сыровыми он разражался громовыми проклятьями и бранью, стараясь, чтобы его голос был слышен на всю улицу. От супругов все отвернулись. Обитатели квартала опасались выказывать им свои симпатии.

Один только сапожник, живший напротив, держал сторону преследуемых съемщиков. Он сидел у окна, прилежно занимаясь своим ремеслом, и при этом внимательно следил за всем, что происходило снаружи. Ему был присущ неукротимый инстинкт оказывать поддержку притесняемым.

— Милостивая пани, — сказал он пани Сыровой, — в эти сапожки нужны новые стельки. И набоечки сносились. К воскресенью все будет в ажуре. Можете не беспокоиться. А этому вашему хозяину, мерзавцу-полицаю, я всыплю по первое число, только попадись он мне. Я ему покажу, как измываться над мирными гражданами…

— Полно тебе, Шупита! — одернула его жена, — что ты такое несешь, еще накликаешь на себя беду.

— Молчи, жена, — отозвался сапожник, — я ничего не боюсь. Несправедливости я не выношу. Меня и травили и сажали, любому скажу все начистоту. Тут людей притесняют, и я этому паршивцу должен хорошенько за это врезать. А полицейша тоже не лучше. Как-то я относил им башмаки и застал полицая, когда он лупил жену. Зло меня взяло, и я говорю: — А можно ли, пан Фактор, истязать женщину? — А он мне на это: — Не лезьте не в свое дело. Жена моя, и я могу делать с ней, что хочу. — Вот еще! Женщина — это не имущество, у нее такие же права.

— А ну валите отсюда! — он мне. — Не то заберу в участок!. — Чего меня забирать, меня и так знают. — И тут она сама на меня набросилась: — Вас это не касается, — говорит. — Ну что ж, коли так, я умываю руки.

— Когда-нибудь ты пожалеешь, что у тебя такой длинный язык, — кипятилась жена сапожника.

2

— Он там?

— Я его не видела, — ответила жена, — наверно, он на дежурстве.

— Хорошо бы выйти, — тоскливо произнес чиновник, — я здесь как в тюрьме.

— Разумеется, выйди немного подышать. Мы имеем на это полное право. Этого он запретить нам не может. Мы сняли здесь квартиру и можем пользоваться свежим воздухом.

Чиновник вышел на террасу.

В саду, доступу в который препятствовал висячий замок, отцветали последние цветы. Разноцветные георгины и астры покрылись сизым инеем. Подсолнухи развесили свои круглые мишени. Веяло тленом и умиранием. На прощальное великолепие угасающего лета чиновник смотрел с некоторым подозрением. Ему казалось, что подсолнухи поспевают лишь по приказу полицейского. И что георгины такие желтые, красные и оранжевые только потому, что так распорядился полицейский. И что дождь выпадает на участок размером в сто семьдесят пять саженей лишь тогда, когда это необходимо полицейскому для освежения растительности в его саду. Вся природа на этом огороженном участке земли подвластна полицейскому, надо всем незримо возносится полицейский, ни один лист не слетит с ветки, не будь на то воля хозяина.

Обуреваемый скорбными мыслями, чиновник поплелся во двор. Заслышав шаги, кролики заметались в клетках и воззрились своими глазищами на чиновника. Сыровому не понравилось, как они подергивают носишками.

— Не насмехайтесь, — проворчал он, — не над чем насмехаться. Вы тоже принадлежите полицейскому. Он может вас порешить, когда ему заблагорассудится.