Книга Еще один шанс... - Роман Злотников

Первым поставили кирпичный заводец. Ну да и делов-то было — соорудить навесы, под которыми кирпич сохнуть будет, обжечь первую партию в кирпично-угольной поленнице и сложить из нее большую печь для обжига. Затем возвели здания трех потоков царевичевой школы. Они были однотипными — учебный корпус с огромной горницей (ее я планировал использовать как для всеобщего сбора всего потока, так и в качестве спортивного и фехтовального зала), затем два этажа классных комнат, теплые туалеты и общежитие. Школьные отроки должны были жить в кубриках на класс, у каждого имелся личный шкафчик для вещей и тумбочка. Еще в общежитии была большая общая горница, кубрик классных дядек и хозяйственные помещения. То есть общая площадь, занимаемая только одним потоком, должна была едва ли не в два с половиной раза превысить всю ту площадь, что занимали два потока царевичевой школы в Москве. Кроме того, в состав комплекса царевичевой школы входили избы для размещения преподавателей, обширные конюшни, склады, баня, а также иные хозпостройки и непременно церковь. Сразу рядом с ними разместили длинные казармы охраны. Большая часть стрелецкой сотни, проводив нас до вотчины, вернулась в Москву, но два десятка во главе со старым, опытным десятским — остались. Казармы, однако, построили просторные, сотни на полторы душ.

Само подворье также расширили, в первую очередь конюшни, потому что три сотни красавцев-коней, что прислал мне Сапега, тоже надо было где-то размещать, и изрядно нарастили склады. Дело в том, что уже имеющегося хлеба, с учетом того что я обещал заплатить плотникам, хватило бы максимум до Рождества. И потому я со всем возможным почтением нижайше отписал батюшке обо всех своих начинаниях и закончил слезной просьбой прислать мне еще хлеба, а если возможно, то и мастеров добрых разных. Ответа я не получил, но через две с половиной недели с Калужских царевых хлебных складов пришел большой обоз с зерном, коего должно было с лихвой хватить на все мои нужды и затеи. Причем охраной этого обоза ведал не кто иной, как тот самый сын боярский Ляпунов, именем Прокопий, который когда-то и словил моего Немого татя. Немой тать, увидев его, оскалил зубы и глухо зарычал, а Прокопий Ляпунов окинул его тяжелым взглядом и сплюнул. Вот такая у них была взаимная нелюбовь. Но мне Прокопий понравился. Образования он был слабого, однако чтение и письмо разумел, а ум имел живой и восприимчивый. Поэтому обо всем, что увидел, он расспросил меня с уважением, но дотошно. А затем со всем уважением высказал пожелание возвернуться попозже и уже поглядеть, как оно все тут будет устроено.

Все эти строения четыре с половиной тысячи плотников, многие из которых, прослышав про невиданно щедрую по нынешним временам оплату, набежали и из других, соседних, поместий, и даже из-под Вереи, Алексина-городка и самой Калуги, поставили за два месяца. После чего пришлые были вознаграждены по-обещанному и отпущены, а вот местные впряглись в тягло. Поскольку по нынешнему урожаю ни о каком оброке и речи быть не могло, старший дьяк Акинфей постановил, что оброк, как и недоотработанное на барщине, будут отрабатывать зимней порой. Зимой крестьяне обычно по большей части сидели по домам, отсыпались, чинили упряжь, шили одежку, занимались кое-каким ремеслом — мужики резали ложки, свистульки, плели лапти, бабы пряли и ткали… И только изредка выбирались в лес или там на ярмарку… В этом же году все изменилось. Едва прошла первая волна трескучих морозов, вереницы саней потянулись в леса, на порубку.

Судя по тому, что я помнил, следующий год, а вероятно, и еще один — также пройдут под знаком погодной аномалии, так что никакого особого смысла пахать и сеять, для того чтобы собрать меньше, чем было в землю брошено, я не видел. Но и просто раздавать хлеб я был категорически не согласен. Человек должен и имеет право зарабатывать себе на пропитание и жизнь. Если же он начинает это пропитание (да и любые иные блага) получать — он становится убогим. Ладно если данный конкретный человек и ранее был убогим — увечным, немощным, тогда в том, чтобы бросить такому копеечку, нет особого греха. Но делать убогими, то есть калечить (пусть и психологически) здоровых, крепких людей — это даже не просто преступление, а настоящая ошибка!

Недаром те из увечных — парализованных, одноногих, слепых… которые не хотят считать себя убогими, неполноценными, никчемными, выкинутыми из жизни людьми, яростно пытаются найти себе дело, занятие, то есть работу и только лишь за исполнение ее согласны получать вознаграждение. И неважно, что это — параспорт[33], рисование картин с помощью ног или рта людьми с парализованными или неразвившимися верхними конечностями, просто ручная сборка на ощупь слепыми электрической арматуры, но именно работа, вернее, то, что они зарабатывают, делает их настоящими людьми. Несмотря ни на какие увечья. А вот здоровый, крепкий и, возможно, даже в чем-то умелый человек, выпрашивающий или просто получающий милостыню, в конце концов превращается в быдло. Кто-то раньше, кто-то позже, но в конце концов всегда.

Именно в таком духе я тогда и орал на отца, вздумавшего было раздавать хлеб и деньги. И его неуклюжие возражения по поводу того, что это, мол, временно, что голод ведь, люди ж мрут, жалко ж людей-то… я отметал на раз. Господь велел в поте лица своего зарабатывать хлеб насущный! Вот и давай людям возможность зарабатывать! Совсем ослабевших — подкорми, организуй столовые дворы, куда можно прийти и получить миску похлебки. Но не более! Да ежели люди прослышат про раздачу, в Москву полстраны сбежится! И что тогда делать? А ежели раздачу в других городах организовать — так разворуют все. Эвон хлеб уже, почитай, в десять раз воздорожал![34]Покрадут — и концов не найдешь. Нет, если уж кому что и поручать, так это не раздачу хлеба, а общественные работы. Пусть дороги строят, мосты, мельницы водяные, нории. И предъявляют для отчета: вот столько хлеба потратил — вот что построил. Все равно разворуют, но меньше, да и после того, как голод закончится, в стране все построенное останется…

Уж не знаю, насколько я тогда отца убедил, но более я ничего о раздаче хлеба и уж тем более денег не слышал. А вот строительные работы на Москве и в иных уездах развернулись изрядные. Да еще по осени отец собрал поместное войско, щедро одарил всех хлебным жалованьем и… прошелся частой гребенкой вдоль дорог и рек, вычищая расплодившихся, как и всегда в подобные времена, шишей и татей. Но вот уж кто неистребим будто лернейская гидра! Поэтому данной меры хватило ненадолго. К середине зимы на вроде как успокоившихся дорогах вновь стали пошаливать… Впрочем, эта мера принесла двоякий результат. На дорогах-то стало поспокойнее, зато людишки, раньше удерживаемые на местах еще и страхом перед татями, теперь осмелели и снялись с места в поисках более сытных краев…