Книга Пусть льет - Пол Боулз

Закончив звонить мадам Жувнон, она накарябала записку Хадиже: «Espérame aquí. Vuelvo antes de las cinco»[85]— и оставила ее криво свисать с края стола посередине, придавив вазой с хризантемами. Хадижа попросит горничную Лолу прочесть, если что.

Проснувшись и обнаружив, что она в комнате одна, Юнис не плакала. Тут все слишком серьезно, чувствовала она, чтобы так себе потворствовать. И без того ужасно проснуться в постели одной и без единого признака того, что Хадижа вообще заходила в комнату ночью, однако подлинные страдания начались, только когда она принялась строить домыслы, один за другим, касаемо того, что могло произойти. Хотя Даер и явился в «Ампир» на обед с мадам Жувнон, все равно совершенно возможно было, что девушка провела ночь с ним. Она едва ли не надеялась, что так оно и было; это бы значило, что вся опасность сосредоточена в одной точке — в точке, которую она, как ей казалось, по крайней мере отчасти, держит под контролем. «Крупный идиот в нее влюблен», — сказала она себе, и небольшим утешением было думать, что Хадижа в него вряд ли влюбится. Но никогда не стоит рассчитывать на то, как девушка отреагирует на мужчину. У мужчин дополнительный и таинственный магнетизм, который слишком уж часто оказывается действенным. Собираясь, она в ярости разбрасывала одежду. Завтракать не стала — лишь несколько стопок джина. Вот она подошла к высокому резному шкафу и сняла с полки половину зачерствевшего бисквита, который пролежал там несколько дней. Съела его она весь, злобно смяла бумагу и швырнула комок через всю комнату, ме́тя в мусорную корзину; ее мясистые губы слегка шевелились в тени угрюмой улыбочки мимолетного удовлетворения.

Трудно было понять, как сегодня одеться. Ей бывало хорошо лишь в двух мундирах: брюки и рубашка — или вечернее платье, но ни то ни другое даже не обсуждалось. Наконец она остановилась на черном костюме с накидкой, смутно похожем на военный под массой золотых галунов. Надеясь выглядеть как можно буржуазнее и приличнее, она вытащила тугое ожерелье из золотых бусин и застегнула его на шее. Она даже обеспокоилась найти пару чулок и в итоге втиснулась в туфли на почти двухдюймовых каблуках. Глядя в зеркало с крайним отвращением, неуклюже напудрила лицо, не сумевши обильно не засыпать этой дрянью перед костюма, и минимально накрасилась помадой нейтрального оттенка. От зрелища таким образом загримированного лица ее затошнило; она отвернулась от зеркала и принялась счищать пудру с черной фланелевой накидки. Все это было жуткой морокой, и ей до ужаса не хотелось выходить одной на мокрые улицы и тащиться через центр города. Но нет смысла бросать начатое на полпути. Нужно довести все до конца. Ей нравилось напоминать себе, что она — из породы первопроходцев; у ее бабушки было выражение, которое ей всегда нравилось слышать: «Пришел приказ о выступлении», — для нее оно означало, что, если нужно что-то сделать, лучше делать это без вопросов, не думая, нравится тебе это или нет. К счастью, жизнь ее складывалась так, что очень редко действительно требовалось что-то делать, поэтому, когда выпадал такой случай, она играла эту роль во всей полноте и старалась ею наслаждаться.

* * *

Юнис вышла из американского представительства около четырех часов. Они были весьма учтивы, размышляла она. (Она всегда рассчитывала ловить на себе насмешливые взгляды.) Ее выслушали, что-то записали и мрачно ее поблагодарили. Со своей стороны, она думала, что ей все удалось неплохо: слишком много она им не рассказала — ровно столько, чтобы разжечь в них интерес.

— Разумеется, я передаю вам эту информацию, не ручаясь за ее достоверность, — скромно сказала она. — Понятия не имею, насколько она правдива. Но у меня четкое ощущение, что вы сочтете нужным в ней разобраться. — (Когда она ушла, вице-консул мистер Доун преувеличенно глубоко вздохнул и тускло заметил:

— Смерть! где твое жало?[86]— И его секретарь понимающе ухмыльнулся ему.)

У стойки «Метрополя» управляющий вручил Юнис конверт, который она вскрыла по пути наверх. Там была очень короткая записка по-французски на гостиничной бумаге, в которой ей предлагалось встретиться с отправителем наедине в читальном зале гостиницы в семь часов сегодня вечером. Прибавлялось выражение надежды, что она согласится принять самые достойные чувства нижеподписавшегося, от чьего имени она, прочтя его, приятно вздрогнула.

— Тами Бейдауи, — произнесла она вслух с удовлетворением.

В тот миг она вспомнила лишь двух братьев, живших во дворце; появление третьего брата случилось тем вечером слишком поздно, чтобы произвести на нее крепкое впечатление. Вообще-то, в данный миг она даже не подозревала о его существовании. Если б ее так не угнетали заботы о Хадиже, записка привела бы ее в восторг.

Открыв дверь номера, она первым делом заметила, что оставленной записки нет, а ваза с хризантемами передвинута обратно на середину стола. Затем из ванной донеслись плеск и знакомая вокальная трель песнопения, которым Хадижа обычно сопровождала свои омовения.

— Слава богу, — выдохнула Юнис.

По крайней мере, эта стадия испытаний закончена. Осталось выжать из Хадижи признание вины и устроить сцену. Потому что сцена, конечно, неизбежна — об этом Юнис позаботится. Вот только устраивать сцену с участием Хадижи затруднительно; она обычно усаживалась как зритель и смотрела, а не включалась в нее.

Юнис села ждать, успокаиваться и стараться подготовить методу действий. Но, вынырнув в облачке пара, облаченная в неглиже из атласа с норкой, в наступление пошла Хадижа. Визжа по-испански, она обвинила Юнис в том, что та думает только о себе, привела ее во дворец Бейдауи и опозорила ее перед двумя десятками людей — сама отключилась, а ее вынудила не только выпутываться из невероятно унизительной ситуации, но и обустраивать наилучшим образом вывоз своего распростертого тела. Юнис и не пыталась возражать. Все это была истинная правда, только она об этом прежде не думала. Однако признать подобное — значит лить воду на мельницу Хадижи. Ей было любопытно узнать, как Хадиже удалось вывезти ее из дворца и вернуть в гостиницу, но она не спрашивала.

— Какой стыд для нас! — кричала Хадижа. — Какой позор ты навлекла на нашу голову! Как нам теперь встречаться с сеньорами Бейдауи после этого?

Несмотря на бальзам, пролитый на ее душу этим употреблением местоимения во множественном числе, Юнис вдруг посетила ужасная мысль: может, полученная записка имеет какое-то отношение к ее поведению во дворце Бейдауи; кто-нибудь из братьев придет деликатно ей сообщать, что гостеприимство его дома отныне не распространяется на нее и мисс Кумари.

Наконец очень тонким голосом она сказала:

— Где ты провела ночь?

— Мне еще повезло, у меня осталось несколько друзей, — сказала Хадижа. — Пошла и там переночевала. Я не желала иметь ничего общего с этой катавасией. — Она это назвала ese lio с крайним омерзением. Значит, в гостиницу ее привезла не она. Но Юнис слишком расстроилась, чтобы в это вдаваться; перед ней встало видение себя за какой-нибудь особо живописной проказой — поломкой мебели, рвотой посреди танцевального пола, оскорблением гостей непристойностями…