Книга Сатисфакция - Евгений Гришковец

А я что могу? Как я могу подготовиться?

Я могу сказать только: «Дорогая! Знаешь, этот миллениум – дело очень ответственное. Ты должна понять: как мы этот миллениум отметим, так мы его и проживём. Поэтому давай пригласим только самых лучших друзей… Или даже не так, давай только вдвоём. Ты, я, ёлка и миллениум. Потому что в этот раз необычный Новый год. Мы должны почувствовать мгновения между тысячелетиями. Вдвоём это сделать легче. А уже после того, как почувствуем, можно как всегда к кому-нибудь пойти в гости, или к нам кто-нибудь придёт. И дальше уже просто Новый год. Пойдём к кому-нибудь, или к нам кто-нибудь… Только у меня к тебе просьба. Дорогая, не готовь ты в этот раз так много всего. Зачем так много готовить? Ну ты же знаешь, что никто это не съест. Потом стоит это всё в холодильнике, киснет, даже кошка не жрёт, икает. Ну для чего это всё? Это же нецивилизованно, зачем такими количествами? Как будто в последний раз. Мы что, из голодного края? Зачем же салаты-то целыми тазами? Это же нецивилизованно. Да ты пойми, мне денег-то не жалко……… Да и денег тоже жалко, понимаешь. Но главное, не-ци-ви-ли-зо-ван-но……… Нет, ну оливье-то обязательно! Это классика. Как Новый год без оливье? Заливное? Настаивать не буду, но как вариант. Селёдочку под шубой? Пожалуй. Ну тогда уж сделай и котлетки. Икру, конфеты, хорошие орехи, свечи, ёлку, шампанское – это я всё куплю. Новые шарики на ёлку выберу. Гирлянда старая? Куплю новую. А ты ещё сделай такой салат из редечки, ну, ты знаешь. И тортик. Ну, такой, с глазурью, какой ты обычно делаешь. Только не делай его такой большой. Сделай его такой небольшой… А, без разницы?! Ну тогда побольше».

И в последний день двадцатого века вы с самого утра бегаете, суетитесь. То режете лук на кухне, то выясняется, что что-то закончилось, масло или майонез. И вы бежите в какой-то магазин. А в каком-то магазине толпа. А другой магазин закрыт. А в третьем масло и майонез не такие, какие надо. И вот вы бегаете по городу. А по городу бегает много таких же, как вы. А потом мечетесь по дому, потому что надо всё успеть. Мечетесь и всё время пытаетесь дозвониться друзьям и родственникам, которые живут в других городах. А у всех занято, потому что все тоже кому-то звонят. И до вас никто не может дозвониться, потому что вы звоните кому-то. И на полную громкость дома работает телевизор, и вы периодически замираете возле него, потому что по телевизору идут самые любимые фильмы. Но часов в семь в доме вырубается электричество, потому что все соседи, как сумасшедшие, стали стирать напоследок. И вы с соседями крутите какие-то пробки в подъезде… И в последние минуты уходящего тысячелетия вы успеваете накрыть стол, воткнуть ёлку в розетку и замереть в торжественной позе возле стола. Дорогая зажигает свечи, гасит свет, а по телевизору очередной человек, назначенный самым главным в стране, вам что-то говорит, а вы думаете про себя: «Чего я его слушаю? У меня двадцатый век заканчивается. Мой двадцатый век! Мой век, в котором я родился. Он же сейчас закончится. И назад не отмотать. Назад не вернуть. Он же вот-вот закончится. Это надо почувствовать. Чувствуй же, чувствуй! Чувствуй скорее!.. Ой! Не получается. Надо бы тогда загадать желание. Если сейчас загадаю, оно непременно сбудется. Чего же я хочу? Чего хочу, чего хочу?..» А в этот момент дорогая почти кричит: «А шампанское-то не открыто!» На экране уже стрелка отсчитывает последнюю минуту уходящего двадцатого века, а вы судорожно хватаете бутылку шампанского… И проволочка, конечно, сломалась. И тут уже не до шуток. И в последние секунды изо всех сил, вскрывая бутылку, вы царапаете ладонь, но успеваете открыть, и, заливая скатерть пеной, наливаете ей и себе, и, запыхавшись, без всякой торжественности говорите: «Ничего, успели, дорогая!» Чокаетесь, целуетесь, и в этой суете заканчивается двадцатый век, и вы ничего не почувствовали.

И так на всей планете. Везде ждали, надеялись что-то почувствовать. А задача-то ещё для всех усложнялась тем, что нужно было почувствовать этот миг в своём часовом поясе, что само по себе странно. И вот каждый в своём часовом поясе ждал именно своего миллениума. Кто-то собрался возле Эйфелевой башни, кто-то возле Биг Бэна, кто-то у своей ратуши, кто-то у Кремля. Правительства всех стран потратили тыща-миллион денег, чтобы везде устроить в общем-то одинаковые фейерверки. А китайцы у себя в Китае, где Новый год вообще в другое время, всем эти фейерверки изготовили. И наверное, если тогда можно было бы посмотреть из космоса на Землю, то выглядело всё приблизительно так. В том месте, где тот самый первый часовой пояс – бах-бах-бах, салют, ура-ура! Через час – в другом часовом поясе – бах-бах-бах, ура-ура! Через час – в следующем. И так каждый час: бах-бах, ура-ура! А кто-то из одного часового пояса в другой звонил по телефону и кричал радостно в трубку: «Привет! Звоню тебе из нового тысячелетия. Я уже в будущем!» А другой отвечал ему: «Молодец, красавец! Ну и как там?!.»

И вот это бах-бах, ура-ура прокатилось по планете. Все покричали, посмотрели на вспышки фейерверков, и никто ничего не почувствовал. Зато выпили нормально. Представляете, сколько выпили в те сутки на планете? Было весело. Но никто ничего особенного не почувствовал.

А утром первого дня нового тысячелетия ветер на площадях носил цветные бумажки, и обрывки серпантина, и кружочки конфетти из хлопушек. Позёмка заметала брошенные бутылки. А возле главной городской ёлки стоял в тулупе зябнущий милиционер.

А вы просыпаетесь даже не утром, а часика в два дня. Просыпаетесь у себя в постели одетый. Проснулись, полежали, подняли голову, тут же поняли, что зря это сделали, и обратно положили. И ещё полежали, разлепили пересохший рот, пошелестели во рту языком, и, нащупывая голос, прошипели: «Дорогая! Дорогая!» Ещё полежали, вслушиваясь в тишину квартиры. И вдруг поняли: её нету. Слава тебе господи! Через некоторое время вы сели. Привели горизонт в норму.

И вот вы сидите в первый день нового тысячелетия в своей комнате и не видите никаких признаков того, что хоть что-то в этом мире изменилось. Всё как было. Ни единого признака нового тысячелетия. И в комнате не светло. Потому что шторы задёрнуты, да если их и отдёрнуть, всё равно не будет светло. Там, за окнами, январь, холодные, низкие тучи, и весна ещё не скоро, и ясное солнышко ой не скоро покажут.

И так вы посидели, встали и пошли на кухню. А идти недалеко. Но вы дошли. И первым делом к чайнику. Берёте его, а он тяжёлый. И вы из носика начинаете даже не пить, а как-то заливать в себя воду. И она прекрасно заливается. И как приятен в такой момент отчётливый вкус давно не чищенного чайника. Это вкус стабильности, спокойствия и дома. От кипячёной воды становится лучше. Но никаких признаков двадцать первого века не видно. И хоть шторы на кухне не такие плотные, как в спальне, всё равно не светло. Потому что за окном хмурый, зимний день. Но вы подходите к холодильнику, открываете его, а оттуда свет!!!

И там, в холодильнике, всё осталось. Всё! Вот на полочках стоят салаты, их много, и от них совсем немного отъедено. И они от того, что постояли в холодильнике, стали только вкуснее. Они как бы сели и дали сок. Вот тортик стоит. От него совсем немного отрезано. А вот на тарелочке лежат пельмешки. Они ночью были горячие, но их не хотелось. А теперь они лежат на тарелке в самом нужном своём состоянии. В таком состоянии, что если один зацепить вилкой, остальные за ним потянутся.