Книга Побег на рывок. Книга 1. Клинки Ойкумены - Генри Лайон Олди

– Пьяницы, – без промедления ответил маэстро.

– Пьяницы?!

– Компания забулдыг из «Трех бочонков».

– И что же сделали эти выдающиеся пьяницы?

– После падения баррикады они задержали имперских уланов.

– Надолго? – оживился инспектор.

– Минуты на две. Может, больше.

– Две минуты? Это же сущий пустяк!

…по переулку бегут люди. Всадники догоняют, без жалости секут горожан. Рубиновые обшлага рукавов, багровый подбой мундиров, красные брюки – вид уланов, словно обрызганных кровью, наводит ужас. Четверка гуляк в самоубийственном порыве заступает кавалеристам дорогу. Длинный как жердь идальго достает из-за пояса заряженный пистолет, целится. Меткий выстрел вышибает передового улана из седла. Эта заминка дает возможность паре беглецов юркнуть в тесный боковой проулок. Отшвырнув разряженный пистолет, идальго всаживает шпагу в грудь молоденькому офицеру. И почти сразу островок сопротивления затапливает волна озверевшей кавалерии…

Где тебе следовало быть, ястреб? Там, на скользкой от крови брусчатке. Зачем? Глядишь, выстояли бы еще немного. Что тебя ждало? Позор? Нет, тебя ждала Энкарна Олдонза Мария де Кастельбро. Слово и долг. Любовь и ненависть. Черт возьми, эти две лошади до сих пор разрывают тебя на части…

– Пустяк?

Забыв о приличиях, Диего пальцами выловил в кувшине кусок льда, сжал в кулаке. Холод отрезвлял, гнал воспоминания прочь. Лед таял, капли одна за другой шлепались на столешницу. Собирались в лужицу: вода с запахом лимона. А чудилось, что лужа пахнет медными опилками.

– Наверное, вы правы, инспектор. Как по мне, это было очень долго. Намного дольше, чем я предполагал. Впрочем, я сужу по меркам Эскалоны. Здесь Хиззац, здесь пляшут.

IV

Колесницы судьбы

(не так давно)

– Объект Заноза проходит паспортный контроль.

– Он один?

– Нет.

– Кто с ним?

– Объекты Хозяин и Туз.

– После того, как все трое покинут территорию космопорта, доставьте Занозу к шефу. Хозяина с Тузом поселите в отеле «Принц», бульвар Фрипау двадцать шесть. Апартаменты забронированы, портье в курсе. Из отеля не выпускать до особого распоряжения.

– Принято.

– Доставка Занозы по схеме «Тополиный пух».

– Принято.

– Под твою личную ответственность.

– Вас понял…

Откинувшись на спинку кресла, Лука Шармаль выключил коммуникатор. Дальнейший разговор охранников, с утра дежуривших в космопорте по его приказу, не интересовал банкира. Главное, Заноза прибыл на Китту. Прибыл в качестве пассажира лайнера, а не в составе колланта, что могло бы привлечь к Занозе лишнее внимание. Теперь оставалось ждать. Ждать, банкир ты или нищий. Никакие деньги, даже деньги семьи Шармалей, не властны над временем и пространством. Можно сделать так, что объект появится на вилле раньше или позже. Скоростным аэромобом – раньше, извозчичьей платформой – позже; пешком – еще позже. Но, хоть тресни, нельзя перенести его сюда в единый миг, пускай твои желания большей частью исполняются.

Эмоции, отметил Шармаль. Чувственный ряд. Личный врач рекомендовал ему во время отвлеченных размышлений «раскрашивать» поток мыслей яркими образами и сравнениями. Несмотря на то, что «раскраска» являлась плодом холодного ума и была скорее конструированием, чем вдохновением, она шла Шармалю на пользу. Таким образом гематрийский рассудок предохранялся от спазмов, вызванных передозировкой логики. Власть над временем и пространством – достаточно яркое сравнение? Нет, это вообще не сравнение. И не художественный образ. «Хоть тресни» – уже лучше. Есть характер и экспрессия. Шестнадцать секунд банкир взвешивал целебные достоинства оборота «власть, близкая к божественной», счел оборот искусственным и чрезмерным, и вернулся к обычному способу мышления.

В климатизированной беседке поддерживался строгий температурный режим. Влажность воздуха, степень проникновения аромата цветов, росших на угловой клумбе, громкость щебета птиц, облюбовавших ветви магнолий – у Луки Шармаля были определенные вкусы, и слуги это знали. Совокупность параметров нарушалась в одном-единственном случае – когда у банкира гостил профессор Штильнер, волей судьбы не только гость, но и родственник. Зять, подумал Шармаль. Муж дочери. Муж моей покойной дочери. Отец моих внуков. Слово «зять» ему нравилось больше, чем все эти «мужья» и «отцы». Было в нем что-то древнее, алогичное, будоражащее; крайне полезное для рассудка. Особенно учитывая тот факт, что юридически термин «отец» не имел изъянов, а термин «муж» – имел.

Штильнер служил банкиру аналогом наркотика. Мощнейший ум, способный из хлебных крошек и обрезков шпагата выстроить мост над пропастью – и в то же время сама рассеянность, небрежность, в последнее время склонная к алкоголизму. Мост из крошек и обрезков – Шармаль гордился этим, вне сомнений, художественным образом. Применительно к профессору банкир сконструировал его давно – если быть точным, сто два киттянских месяца тому назад (сто два целых тридцать восемь сотых) – и до сих пор, напоминая себе о мосте, ощущал благотворное влияние «раскраски» на разум. Да, наркотик. Сочетание несочетаемого; во всяком случае, для гематра, каким Штильнер не являлся. Слушая профессора, Шармаль испытывал чувство, похожее на опьянение. Чувство усиливалось ассоциациями: в профессоре банкир видел черты своих внуков, Давида и Джессики. Черты искаженные, но узнаваемые. Было время, когда Лука настаивал, чтобы внуки взяли фамилию Шармаль. Это время прошло.

– Ошибки, – сказал Штильнер в позапрошлом году.

Лука Шармаль помнил это, как если бы разговор состоялся вчера. Профессор пил черный мускат из пузатого бокала, заедая крепкое вино свежими лепешками. Хлебные крошки застряли у Штильнера в бороде, мощные залысины блестели от пота. Во взглядах на идеальный климат у зятя и тестя имелись серьезные расхождения. Впрочем, не только во взглядах на климат.

– Системные ошибки. Мы возводим их в ранг истин, привыкаем и перестаем видеть место разлома. Мир стоит на них, дорогой мой Лука! На китах? Слонах? Шкварках Большого Взрыва?! Ерунда! Если мир на чем-то и держится, так это на системных ошибках!

– Примеры? – спросил банкир.

– Религия! Все религии без исключения! Веруют в ошибку, нелепость… Фундаментальный принцип веры – чудо. А чудо – ошибка. Сбой привычных законов.

– Допустим, – согласился банкир. Ему доставляли удовольствие парадоксы, а парадоксы Штильнера – в особенности. Одним – мускат, другим – парадоксы. – Еще примеры?

– Да сколько угодно! Например, помпилианцы…

Великолепно, отметил банкир. Я, гематр, не в силах уловить его логику. А ведь она есть, логика.

– Уточните, Адольф.

– Вся Ойкумена сверху донизу уверена, что коренной помпилианец мало подвержен энергетическим галлюцинативным комплексам. Уроженец Великой Помпилии уходит под шелуху в двух случаях: когда клеймит нового раба – и когда дерется на дуэли с себе подобным. Два ярчайших всплеска ментального клейма! В остальное время – ни-ни! Под шелухой сидят рабы помпилианцев. Вторичный эффект Вейса настигает их во время выкачки энергии, а значит, почти весь срок пребывания в рабстве. Так?