Книга Исчадие рая - Марина Юденич

– Мне не смешно, но зачем вы все это терпели?

– Сначала – по инерции. Тогда все терпели. Вся страна, как один. Не жили – терпели, прямо-таки какое-то торжество победившего евангелизма. А потом – Ленка родилась. Котенок маленький. Как бы я ее один на один с крокодилом оставил? Никак нельзя было. Она и при мне-то от матери натерпелась, будь здоров. Слава Богу, девочка с головой выросла, и с какой головой! В меня. Я тебе скажу, Анюта, я вот так, как с тобой сейчас, только с Ленкой могу трепаться про все. Про все, понимаешь? И уговор у нас с ней такой: мать не бросать. Крокодил теперь без меня совсем сгинет. За всю жизнь на нее ни один мужик глаз так и не положил. Представляешь, Анюта? Тебе сорок лет, а на тебя как на женщину не обратил внимания ни один мужчина? Каково! А? Смешно! Куда ж ее теперь бросать. Так и живем.

– И что же, вы все это обсуждаете с дочкой?

– Yes! И я бы даже сказал – of course.

– Но ведь она еще девочка?

– Она – человек! Мой человек. И этим все сказано. Ясно тебе?

В принципе, действуя совершенно интуитивно и не будучи вооружена какими-либо специальными знаниями на этот счет, Анна все сделала правильно, с филигранной точностью, переключив внимание Егорова с общечеловеческих проблем и задач по преобразованию планеты в целом на воспоминание и обсуждение вещей обыденных, житейских, о которых он рассуждал совершенно разумно, здраво, с некоторой даже иронией повествуя о своем невеселом прошлом. Однако малейшее возражение, прозвучавшее в вопросе Анны о допустимости обсуждения столь сложных и болезненных тем с девочкой-подростком, породило в нем новый всплеск, правда несильной еще, агрессии, которая в итоге могла стремительно разрушить тонкую паутинку понимания и симпатии, которая едва-едва начала завязываться между ними. Анна решила переменить тему, уходя от неприятного для него обсуждения, и заодно попытаться прояснит!» вопрос, который напрямую касался лично ее и посему интересовал ее чрезвычайно. Собственно, с него и началась для Анны вся эта странная и малоприятная история.

– А женщины? Неужели вы никого и никогда так и не полюбили? Ведь помимо семьи… – Закончить мысль ей не удалось. Егоров перебил ее еще более резко, чем в прошлый раз:

– А вот этого, милая девочка, тебе знать совершенно не следует. И никому не следует, кроме меня и той или тех женщин, которые всех вас так интересуют! Этот вопрос я отношу к категории самых некорректных и никогда, слышишь, девочка, ни-ког-да и никому на него не отвечаю. Потому впредь задавать мне его не смей! Уяснила?

– Вполне. Простите, Александр Георгиевич.

– Хорошо. Простил. Давай трепаться дальше.

Однако дальнейший разговор, по мнению Анны, смысла уже не имел. Егорова стремительно затягивало в вязкий, пока еще только словесный омут очевидного безумия. Попытка Анны предложить ему хоть чем-нибудь закусить в немереных количествах потребляемый коньяк была категорически отвергнута, а употребление коньяка удвоено. Стало очевидно, что без посторонней помощи привести его в чувство ей не удастся. Сославшись на неотложные дела, Анна поспешно покинула апартаменты. Было около четырех часов пополудни. Егоров не спеша, планомерно напивался, и не было даже намека на то, что этот скорбный процесс близится к финалу.

С Раисой Егоровой действительно творились странные вещи. Психолог, получи таковой возможность наблюдать за ней те несколько часов, которые миновали после ее довольно длинного телефонного разговора с неожиданной соперницей, с интересом отметил бы стремительное падение самооценки, не вызвавшее при этом традиционную депрессию в самых тяжелых, а порой и трагических ее проявлениях. Отнюдь. Отвратительная перебранка, заключить из которой можно было лишь то, что обе дамы вполне соответствуют друг другу, по завершении действительно ввергла Раису в некое подобие ступора. Но это было только внешнее подобие. Мозг ее при этом работал стремительно и явил вдруг такие аналитические способности и склонность к таким сложным и многоступенчатым построениям, которые все сорок с лишним лет физического существования его обладательницы были ему никоим образом недоступны. Прежде всего Раиса сразу же, что было совершенно не в ее боевом коммунистическом духе, осознала бесполезность прямого противостояния с объявившейся соперницей в любой принципиально возможной форме. Связь чужой женщины с тем, кого более чем двадцать лет считала она своим единым и неделимым мужем, потрясла ее своей давностью, прочностью, а главное – откровенностью, с которой Егоров посвятил ту во все самые давние, сокровенные и даже интимные тайны их совместной жизни. Женщина знала, что Раиса носила очень закрытое «детское» белье из плотного дешевого трикотажа, презирая все возможные изыски в этой области и считая их атрибутикой женщин легкого поведения. Ей было известно, как наливаются и твердеют некоторые части тела Раисы в самые острые моменты физической близости, которая (и это было незнакомке также хорошо известно) случалась между супругами настолько редко, что ночи или вечера, когда это происходило, были наперечет. Женщина, с точностью до минут и особенностей тогдашней погоды, перечислила ей все последние. Она издевалась над необразованностью соперницы, приводя в пример известный только Раисе и Александру эпизод. Решив приобщить жену к общественной деятельности на поприще образования, тот организовал ей встречу с одним из вице-премьеров тогдашнего правительства, послушно посетив которого и отбарабанив заученную заранее речь, Раиса уже дома поинтересовалась у мужа: «А что это такое – вице-премьер?» Она вспомнила даже, как в смутные времена конца восьмидесятых годов бесконечно преданная делу партии Раиса, почувствовав, что незыблемая еще вчера, как гранит партийных монументов, почва медленно выскальзывает из-под ног, обратилась к мужу с вымученным вопросом, не покинуть ли ей, пока не поздно, палубу тонущего корабля. «Что ты, милая? – не скрывая издевки, ответил Егоров. – Партия только слегка приболела. Впереди – у нее блестящее будущее. Как можно бросать собственную совесть в трудные дни? Не ждал от тебя такого, вот уж не ждал…» Это Раиса помнила хорошо, и этого она никогда не простила мужу. Но оказалось, что не эта оскорбительная ирония была главной в (той истории, а то, что в нее оказалась посвящена чужая, посторонняя женщина. И за ней была сила. Она долго еще терзала не ведавшую прежде таких оскорблений душу Раисы многочисленными деталями, эпизодами и мельчайшими подробностями ее прошлой, закрытой, как всегда казалось, от посторонних глаз, жизни. И эта ее потрясающая осведомленность стала, пожалуй, главным аргументом, определившим окончательное и бесповоротное решение Раисы, не принимая навязанного сражения (незнакомка к нему призывала яростно и в самых оскорбительных выражениях), покинуть поле боя с минимальными потерями.

Во-вторых, неизвестная соперница угрожала. Раиса, не привыкшая к такому обращению, угрозам поверила и их испугалась. Испугалась почти физически, на животном уровне, почувствовав вдруг, как мышцы предательски скручивает сильная судорога, когда источающая яд собеседница стращала ее, демонстрируя отменное знание ее, Раисы Егоровой, дома изнутри. Ей было досконально известно расположение мебели, предметов интерьера, отколотых ступенек и неровностей ковра в прихожей. Медленно, смакуя каждый свой будущий шаг, она рассказывала, как проделает путь от калитки в высоком заборе до парадного крыльца, как и где отключит сигнализацию, как легко, не производя ни малейшего шума, преодолеет четырнадцать (и ни одной меньше!) ступеней лестницы, минует расстояние от лестничной площадки до ее спальни, медленно откроет дверь, невесомая проскользнет к кровати и… Мышцы Раисы, как и ее нервы, скрутились в тугой жгут, словно надеясь отразить разящий смертельный удар незнакомки. Уже потом, когда мучительный разговор был окончен, причем трубку швырнула девица, потому что собственный монолог перестал ее забавлять, о чем она откровенно сообщила напоследок, Раиса тоскливо и почти безразлично подумала: «Значит, он и домой ее водил». И еще подумала она, что большой мрачноватый дом никогда не был ее домом. Впрочем, эта мысль посещала ее часто, она постоянно упрекала в этом мужа, полагая, что выкладывать такие деньги за аренду безумие. Теперь же к этим простым, рациональным и привычным мыслям добавилась еще одна, которой при других обстоятельствах просто не нашлось бы места в ее голове. Дом ни от чего не мог ее защитить, несмотря на высокую ограду, прочные стены, хитроумную сигнализацию и целый штат вооруженной охраны – потому что этот дом никогда не был ее домом.