Книга Принцип Д'Аламбера - Эндрю Круми

Прошло много лет. Я стал равноправным партнером в типографской фирме, наслаждаясь удобной и благополучной жизнью. Однажды вечером я, как обычно, прогуливайся по городу и вдруг увидел растрепанную молодую женщину, сидевшую на мостовой. Перед ней было расстелено одеяло, на котором лежали костяные куклы. Я подошел к женщине и заговорил с ней, спросив, откуда у нее эти игрушки. Она ответила, что это очень древнее ремесло, которому она научилась у своей матери. По ходу нашего разговора я понял, что это, должно быть, та самая девочка, которую я когда-то видел на руках у жены торговца. Я рассказал женщине свою историю о том, как кукла принесла нам беду. Она закрыла лицо руками и горестно покачала головой.

— Несчастные, — сказала она, — разве можно было так глупо обойтись с куклой? Но если бы вы тогда нашли мою мать, она бы научила вас простому средству. Вашей подруге надо было искренне извиниться перед куклой, которую она обидела, и все было бы в полном порядке. Эти куклы — очень понятливые и чувствительные создания, особенно те, в ком живет дух детей. Но если она не извинилась, то вся ее жизнь, несомненно, превратилась в одно большое несчастье.

Я бегом бросился домой и отыскал куклу, которую хранил в буфете. Я понимал, что мне надо вернуться в родной город и найти Ханну, невзирая на риск. На следующее утро я уже был там. Мое воссоединение с оставшимися в живых родными было, как вы можете себе представить, несказанно радостным. Что касается отца Ханны, то он, как я узнал, уже умер и не представлял для меня никакой опасности. Умер и торговец углем Хольцман. Его сын, муж Ханны, унаследовал все его состояние. Но когда я приехал в их большой дом, то нашел его покинутым и заколоченным. Смотритель сказал мне, что супружеская пара, жившая здесь, влачила поистине жалкое существование. Все четверо детей фрау Ханны умерли в младенчестве. Торговля углем, на которой зиждилось их благосостояние, пришла в упадок. Эти двое переехали в скромную наемную квартиру на Нидергассе, где жили, зарабатывая на хлеб починкой одежды.

Пробежав почти все дома на Нидергассе, я наконец нашел тот, который искал. На стук в двери показалась достойная жалости фигура мужа Ханны, высохшего и исхудавшего. Он оказался слишком слаб, чтобы проявить хоть какие-то эмоции, когда узнал, кто я такой. Я сказал, что они с Ханной будут спасены, если он немедленно позволит мне переговорить с его женой, но он сказал, что это невозможно. С этими словами Хольцман показал мне записку, которую нашел в то утро. Я до сих пор помню каждое ее слово: Дорогой муж, я не принесла тебе ничего, кроме несчастья. Без меня тебе будет лучше. Ханна. Он не имел ни малейшего понятия, куда она уехала. С тех пор прошло пять лет.

— И все эти пять лет вы ее ищете? — спросил Пфиц.

— Именно так, — ответил Шмидт. — Я забросил все дела и отдал все силы поискам. Я настолько одержим ими, что уже объехал множество городов и деревень, мой путь пролегает по бесконечному кругу, следуя по которому я надеюсь, что в один прекрасный день найду ее. Мой последний визит в Миттельбург оказался, в очередной раз, неудачным, поэтому я приехал в Ррейннштадт, попал в толпу мятежников и был арестован, так же как вы и все, кто находится здесь.

— Это очень трогательный рассказ, — сказал ему Пфиц, — и поведали вы его очень красноречиво. Но вы простите меня, если я скажу, что мне очень трудно поверить хотя бы единому слову.

— Могу понять ваш скептицизм. Но, может быть, вы хотите взглянуть на предмет, который стал причиной всего, что произошло?

С этими словами Шмидт сунул руку в карман и достал оттуда костяную куклу, грязную и изодранную. Он протянул ее Пфицу, который принялся внимательно ее рассматривать.

— Как это очаровательно, — сказал он. — Итак, вы действительно приписываете свою судьбу и судьбу женщины, которую любили, влиянию этого поистине жалкого предмета?

Шмидт ответил, что верит в это, и ничто не заставит его изменить мнение.

Гольдман нашел историю Пфица весьма любопытной.

— Что было дальше со Шмидтом? Вас всех освободили?

— В камеру привели осведомителя, — продолжил свой рассказ Пфиц, — который заявил, что знает зачинщиков беспорядков. Он указал на Шмидта. Этот человек, конечно же, был невиновен, но осведомитель должен был назвать хоть кого-нибудь, чтобы такой ценой купить себе свободу. Точно так же он мог назвать меня или кого-нибудь еще, но то ли Шмидту не повезло, то ли ему было это суждено судьбой, однако выбор пал на него. Как бы то ни было, его повесили.

— Мой Бог! — Гольдман был поражен спокойствием Пфица и начал невольно гадать, что с ними будет, когда придут стражники.

— Но перед тем как его увели, Шмидт отдал мне куклу и заставил пообещать, что я буду искать его Ханну. На следующий день меня выпустили из тюрьмы.

— И что ты стал делать?

— Выбросил куклу в речку.

Гольдман был оскорблен в лучших чувствах.

— Ты нарушил обещание, данное осужденному на смерть?

— Он об этом все равно никогда не узнает.

— Он доверил тебе поиск, которым занимался столько лет, чтобы найти женщину, которую любил.

— Кто знает, может быть, она встретила уважаемого человека и удачно вышла замуж, обеспечив себе достойную жизнь. Если бы даже мне удалось ее найти, я бы сделал ее несчастной, рассказав эту историю. Зачем же увеличивать страдания мира ради того, кто больше в кем не живет?

— А как быть с куклой? Ты не испугался ее силы?

— Я уже сказал вам, что нахожу историю Шмидта нелепой. Прожить столько лет, мучаясь из-за какой-то женщины, — это уже очень плохо, но кукла? Даже если у нее и была какая-то магическая сила, то она не принесла Шмидту счастья. Я не захотел иметь с этой куклой ничего общего.

Гольдман не дал убедить себя этим аргументом.

— Ты начал мне нравиться, Пфиц, но теперь я вижу, что у тебя не сердце, а кусок льда. Ты чудовище!

Пфиц не был нимало смущен.

— Успокойтесь, господин. Если вам будет это приятно, то я могу сказать, что всего этого просто не было.

— Это так?

— Вам от этого лучше? Оба надолго замолчали.

III

Первым нарушил молчание Пфиц:

— Как мне не хватает моего хозяина.

— Ты имеешь в виду графа Цельнека?

— Мы вели с ним такие интересные дискуссии. Гольдман презрительно фыркнул.

— Ты и ему рассказывал такие отвратительные истории?

— Только когда ему этого хотелось. Но он также учил меня философии и заставил читать книги магистров этой науки. Я читал, но ни один из магистров не знал ответов на вопросы. Мы спорили о том, сможет ли слепой от рождения человек — если ему вернуть зрение — узнать окружающий мир, не ощупывая его. Мы обсуждали также вопрос, сможет ли ребенок, воспитанный животными, овладеть человеческой речью. Говорили мы и о людях, которые, возможно, живут на других планетах.