Книга Бог X - Виктор Ерофеев

– Как было на войне?

Он повернулся ко мне и сказал:

– Хорошо.

Вертолет так качнуло, будто рядом взорвалась ракета. Эрик резко спланировал вниз. Теперь мы шли почти над поверхностью пролива. Мы были компьютерной гонкой между айсбергов, с запасом по одной жизни на каждого.

Через час на горизонте всплыли острова – испеченные кексы с белым верхом. Русский – продолговатый, другой – овальный. Один на семейный десерт; другой можно съесть в одиночку.

На подлете к полярной выпечке, к этим кексовым островам, я вдруг понял, что в океане сошлись две огромные страны – это было неразделенное одиночество вдвоем. На скалах американского острова, вверх по горе ютились дощатые домики эскимосского поселка Иналик – прямо напротив русского НИЧТО. Мы прошли по центру узкого пролива между островами, по разделительной линии стран и дней, и сели на пятачке у воды, пугая чаек. На русском острове Эрик никогда не был.

Я открыл дверь вертолета и буквально свалился на голову встречавшему меня родному дяде Берни, Патрику Омиаку – эскимосскому старосте острова, горделиво назвавшего себя the President of the Native Village of Diomede, командиру около 200 жителей.

Внучка, не бросайся какашками!

Реальность делает шпагат, когда имеет дело с эскимосами. С одной стороны, Патрик – обычный эскимос с гутаперчивым лицом и американскими лозунгами.

– Мой идеал – культура и свобода, – по-свойски объявил он, когда, разместившись у него в доме, мы поглощали горячую куриную лапшу из пакета. Но, с другой стороны, он даже и не Патрик, а Тинарий, духовный вождь племени. В него вошли душа и имя умершего лидера чукотских эскимосов:

– Его слепой сын на Чукотке ощупал меня и сказал: «Ты унаследовал даже тело моего отца: такой же худенький!».

Пятилетняя внучка Тинария-Патрика, подсевшая к лапше, перекрестилась и с минуту молилась христианскому богу. Иисус висел картинкой возле буфета с русским сине-белым чайным сервизом. В доме царили идеальный комфорт: – «Мы – часть великой Америки!» – говорили холодильник, телевизор, новейшая отопительная система, – и свойственный эскимосскому жилью беспорядок: одежда, еда, простыни – все было перевернуто. Другая внучка, совсем еще маленькая, сидевшая на горшке в центре комнаты и евшая шоколад, принялась бросаться в сестру своими какашками.

– Внучка! – крикнул президент острова. – Перестань бросаться какашками!

Но та бросалась, и – была отшлепана президентом по рукам. Внучка ревела, американский телевизор рвало боевиком, звонил телефон, вбегали и выбегали разгоряченные мальчишки, игравшие в прятки. Лица мальчишек были доисторические, похожие на широкие удивленные морды морских животных, шкуры которых развешены по деревне для просушки. У мальчишек были странные физические дефекты глаз, ушей, зубов – словно им передались по наследству искореженные борьбой за существование лица предков. При этом это были истинные американцы в шортах, белых носках, с загорелыми ногами. На куртке одного из них крупно написано NO FEAR. Мальчишки носились друг за другом по всей деревни, по снегу и талой воде, по ручьям, бегущим с горы, но не со звонкими криками, а с шумным утробным дыханием и с мороженым в руках – для них наступил разгар лета. Парадокс: им не могут найти здесь учителя эскимосского языка; они почти его не знают. Скоро они все вольются в общеамериканский котел и растворятся средним классом.

В центре деревни на большой завалинке сидели пожилые эскимосы и смотрели перед собой неподвижно. Из открытого окна виднелся русский остров. Патрик усмехнулся.

– Вот телефон. – он говорил с сильным эскимосским акцентом, бегло и неразборчиво, будто гонял во рту камни. – Я могу позвонить хоть в Австралию, но не на Большой остров. Случись что, у нас даже нет «горячей линии». Там как-то раз солдат сорвался со скалы, был при смерти. Русские звонили на Камчатку, те – во Владивосток, те – в Анкоридж, те – в Ном, те – нам, через полмира! Мы послали лодку и вызвали Эрика – парня спасли».

Он засмущался: мне надо платить за посадку на острове 100 долларов. Будь я эскимосом хотя бы на четверть – тогда бесплатно. Единственное место в США, где платят за въезд по этническому признаку. Кроме того, запрещалось фотографировать местных жителей. Я хотел было пройтись по поселку, но это не место для гуляния. Подняться в гору – целая экспедиция. Я огляделся: церковь, школа, кругообразное сооружение для выработки пресной воды, один деревенский полицейский и десять эскимосов береговой охраны. Но мне оказали великую честь: Патрик отвел меня в дом старейшины – по здешним патриархальным обычаям Мойсес Миллигрок решает все конфликты. Его жена в 1948 году девочкой случайно оказалась на Малом острове в день закрытия границы. Они с отцом остались на американской стороне; мать – на советской. Старейшина вынул из большой коробки письма, открытки родственников с Чукотки: «Живем нормально… Мама умерла в прошлом году… Дядя Николай пропал на охоте…» Между русских строк сочилась тоска людей, не понимающих, что с ними происходит: эскимосов в 1948 году насильственно выселили с Большого Диамида на материк.

Несмотря на договор 1989 года, Патрик не виделся со своей семьей на Чукотке много лет.

– Ваш губернатор Назаров забаррикадировался! – сердился он. – Люди на таможне в Провидении – как звери. Недавно зубные врачи из Канады привезли на Чукотку оборудование, чтобы бесплатно лечить. От них потоебовали такую пошлину, что они вылетели, как пробки. У нас есть история о великане, который двигал горы, а потом лег отдыхать. Всю зиму проспал. Занесло его снегом. Весной пришли звери, а любопытный медвежонок, даже в ноздрю к великану забрался. Чихнул великан – звери разлетелись в стороны. Проснулся великан, встал, побрел. Долго смотрели ему вслед удивленные звери… Это о вашей стране. Не надо туда ехать.

Родина-сон

Я не послушался мудрого человека и поплыл в «завтра». Мертвый остров проснулся. Лодка юных солдат с чумными физиономиями:

– Разрешение на въезд есть?

– Я только на несколько часов. Вот мой российский паспорт.

Они взяли паспорт и заставили пересесть в их лодку. Подплыв к берегу, мы стали карабкаться в гору. Запыхавшись, я увидел гарнизон: несколько низких построек. Издали – гостиница, вблизи – скотный двор.

– Нарушаете? – спросил капитан, не здороваясь. – Это зона с особым режимом.

– Я не знал, – соврал я.

Как только попадаешь в Россию, невольно начинаешь врать, чтобы легче жилось. Вранье – русский жизненный баланс, как шест акробата.

Капитан пошел звонить по инстанции о «происшествии», оставив меня под охраной двух солдат. Я достал американские сигареты, предложил им – они покачали головами. По двору их голые по пояс товарищи гоняли футбольный мяч под лай двух собак. Их всего-то на острове 15 человек и две собаки.

– Где у вас туалет?

Они отвели меня в уборную на дворе: дощатый сарай: шесть «очков» в один ряд, свисавший над пропастью. Вонь была сильной, но имелась туалетная бумага, жесткая, как наждак.