Книга Рука, что впервые держала мою - Мэгги О'Фаррелл

Мать продолжает:

— …Юсси на днях говорил, что девочкам наладили режим сна с рождения, в первый месяц. Есть книга, где написано, как правильно…

Юсси — брат Элины. Элина, стиснув зубы, слушает, пока мать рассказывает о книге, о режиме дня и о том, как ее четыре внучки крепко спят по ночам, даже сейчас, и как жена Юсси, толстуха Ханнеле, хочет пятого, но Юсси сомневается, впрочем, как и мать.

— Так Юсси сейчас у тебя? — спрашивает Элина.

— Да! — Голос матери вдруг светлеет. — Они приехали на лето — всей семьей. Юсси уже покрасил стены в гостиной, на очереди веранда. Мы с девочками каждое утро плаваем в заливе — их записали в секцию, помнишь? — и Юсси хочет сегодня покатать девочек на яхте, и я обещала чуть позже…

Элина прижимает к уху мобильник. Смотрит на ноготки Ионы — пора стричь. Смахивает с дивана крошки. Заметив на подушке пятно, переворачивает ее чистой стороной вверх. Убирает со спинки Ионы листок, подносит к глазам.

— Я хотела спросить, — прерывает она монолог об успехах второй внучки в игре на флейте, — хотела спросить, с папой… все было в порядке, когда мы родились?

— То есть как — в порядке?

— Как бы это сказать… не стал ли он чуточку странным?

— Странным?

— Ну… как бы объяснить… рассеянным. Замкнутым. — Элина ждет, прижимая телефон к уху, точно боясь упустить хоть слово.

— А почему ты спрашиваешь? — отвечает наконец мать.

Элина кусает губы, вздыхает.

— Да так. Просто любопытно. Слушай, Aiti, я вот что подумала… что, если мы… приедем?

— Приедете?

— В Науво. К вам. Я… я вот что думаю… ты ведь еще не видела Иону, а я… Да и Теду неплохо бы развеяться, и… я у вас уже сто лет не была. (В трубке тишина.) Что скажешь? — заканчивает Элина с отчаянием в голосе.

— Видишь ли, Юсси приехал на месяц, а потом возвращается в Ювяскюля, а девочки остаются со мной. На две недели — только я и они. А потом, наверное, Ханнеле приедет за ними… дай проверю… так что я точно не знаю, когда…

— Ладно, ничего.

— То есть будем рады. Девочкам не терпится посмотреть на Иону, да и мне тоже.

— Да ладно, не надо. Как-нибудь в другой раз.

— Может, осенью или…

— Мне пора.

— Может, в сентябре? Но дело в том, что…

— Иона плачет, я пойду. Пока!

Элину выдергивают из сна. Кажется, удалось поспать всего несколько минут. В комнате темно, только из окон справа льется слабый оранжевый свет. Иона плачет, зовет ее. Еще полсекунды она лежит на спине, не в силах подняться, словно Гулливер, привязанный за волосы. Потом, силой оторвав себя от матраса, бредет, пошатываясь, к кроватке, берет на руки Иону.

В темноте она меняет ему подгузник, кое-как, неуклюже. Иона весь напрягся от голода, дрыгает ножками, и Элина никак не может засунуть их в ползунки. Она пытается натянуть их, расправить ткань на коленках, но Иона сердито кричит. «Ладно, — бормочет Элина, — оставлю так». И, взяв его в охапку, несет в кровать и устраивается на боку, чтобы покормить.

Иона сосет, кулачки потихоньку разжимаются, взгляд блуждает. Элина лежит в полудреме: видит веранду в Науво, круглую головку Ионы в темноте, неподвижную воду архипелага в штиль, видит брата, уходящего вдаль по усыпанной гравием дорожке, видит картину, что писала еще до рождения Ионы, неровности холста под толстым слоем краски, снова Иону (он по-прежнему сосет), пересечение трамвайных рельсов на углу улиц в Хельсинки, видит…

И вдруг просыпается и снова видит спальню. Первое, что она чувствует, — холод. Где одеяло?

Тед сидит на кровати, выпрямив спину, сжав руками виски.

— Ты что? — спрашивает Элина.

Тед молчит. Элина тянется к нему, гладит по спине:

— Что с тобой, Тед?

— Ох, — вздыхает он, растерянно глядя на нее. — Ох…

— Что случилось?

— Я видел… — Тед умолкает, хмурится, обводит взглядом комнату.

— Ночь ведь, — говорит Элина, пытаясь укрыть Теда, — полвторого.

— Угу, — откликается он. И снова ложится, сворачивается клубком, обняв Иону, кладет руку на бедро Элины. Элина придвигается ближе, прижимается коленями к его коленям. — Боже, — шепчет Тед, — мне приснился сон, жуткий сон. Будто я здесь, дома, и слышу чей-то голос. Я искал тебя везде, по всему дому, звал тебя, но не мог найти. Захожу в спальню и вижу: ты сидишь на стуле, спиной ко мне, с Ионой на руках; я положил руку тебе на плечо, ты обернулась, и оказалось, это вовсе не ты, а кто-то чужой, это было… — Тед потирает лоб, — это было ужасно. Я от испуга проснулся.

Элина садится, берет на руки Иону. Он весь обмяк, висит у нее на руках, как мешочек, — Элина уже знает: это хорошо, так и надо, — значит, еще поспит, и она вместе с ним. Она гладит малыша по спинке.

— Вот ужас, — шепчет она Теду. — Что за странный сон. Мне, бывает, снится, что я подхожу к кроватке, а Ионы нет. Или иду с коляской, а она пустая. Думаю, такие сны — от привязанности друг к другу, дело в том, что…

— Гм, — Тед хмуро глядит в потолок, — но все было как наяву, будто…

Иона перебивает его, громко, смачно рыгнув.

— Иди ко мне, — Тед протягивает к малышу руки, — дай я его возьму. А ты поспи.

* * *

Весна, душная парижская ночь. Лекси за туалетным столиком в номере гостиницы, перед ней пишущая машинка. Туфли валяются на полу, одежда разбросана на узкой кровати. Лекси в одной сорочке, в волосах вместо заколки карандаш. В номере душно, жара невыносимая; дверь на узкий железный балкон Лекси оставила открытой. Тонкие занавески то надуваются на ветру, то безвольно повисают. С улицы доносится топот, крики, вой полицейских сирен, звон разбитого стекла. Всю ночь Лекси провела на ногах — на бульваре Сен-Мишель и рядом с Сорбонной, смотрела, как студенты строят баррикады, ломают тротуары, переворачивают машины, а полиция разгоняет их дубинками и слезоточивым газом.

Лекси смотрит на свой черновик. «Принуждали их или подстрекали, пока неизвестно, — читает она, — но подобная реакция властей…» Фраза обрывается. Надо ее закончить, но Лекси пока не знает как.

Лекси ставит точку, начинает новый абзац, и женщина в зеркале на туалетном столике делает то же самое. Женщина в зеркале худая, ключицы выпирают, под глазами синие круги. Лекси, приложив руку ко лбу, наклоняется ближе к зеркалу. На лице у нее теперь тонкие, почти невидимые морщинки — вокруг рта, в уголках глаз. Об этих морщинках Лекси думает: где тонко, там и рвется; считает их приметами будущего: в этих местах кожа сморщится, обвиснет.

Она не знает, что этого никогда не случится.

В дверь стучат, и Лекси оборачивается.

— Лекси? — шепчет за дверью Феликс. — Ты здесь?