Книга Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

Я осторожно открываю дверь. Кажется, что на кухне тепло, но меня не обманешь. Иней сверкает повсюду — на новой стиральной машине «Инглиш электрик», на жужжащем холодильнике и на миксере «Кенвуд шеф». Я почти вижу, как расходятся волны густого, холодного дыма от Банти и Джорджа — двух ледяных фигур, повелителей царства Над Лавкой.

— Ну-ка помоги матери.

Джордж явно говорит это лишь для того, чтобы кем-то покомандовать, — Банти помыкать собой не дает, так что Джордж решает применить силу к наиболее беззащитному члену семьи, ко мне. С тех самых пор, как меня вернули из загадочной ссылки в Дьюсбери, я в этом доме играю роль козла отпущения. По застывшему лицу Банти очень хорошо видно, что она прекрасно обходится без посторонней помощи, большое спасибо. Она стоит у раковины и чистит картошку — с демонической яростью: каждый сустав, каждая связка в теле натянуты и вибрируют от злости. (Иногда я пытаюсь представить себе Банти ребенком, но почему-то каждый раз это упражнение повергает меня в невыносимую печаль — см. Сноску (vi).) Водовороты неприкрытого чувства вскипают и разбиваются у нее на лице. Едкие электрические искры летят с концов белокурых, как у младенца, волос. Судя по всему, между Банти и Джорджем идет битва не на жизнь, а на смерть, — мы подозреваем, что это имеет какое-то отношение к Блуднице.

Джордж сидит за кухонным столиком, стряхивая с усов обледенелый дождь, как собака. Интересно, думаю я, куда это он выходил. В это время дня он должен быть в Лавке. Может, покупал нам всем рождественские подарки в последнюю минуту. А может, тайно встречался с Блудницей. Она — новое явление в нашей семейной жизни. О ней упоминает только Банти, а Джордж ведет себя так, словно ничего подобного не существует на свете и все это лишь порождение чересчур богатой фантазии Банти. Вот, например, типичный диалог с упоминанием Блудницы:

Банти (Джорджу). Ты знаешь вообще, сколько времени? Где ты был? (Молчание.) У своей Блудницы, надо полагать?

Джордж (уничтожающе). Не выдумывай. Я ходил в «Чашу пунша» выпить по пинте с Уолтером.

Банти. Не знаю, что она в тебе нашла! Точно не внешность — и точно не деньги! Может, ты ей платишь?

Джордж (мягко). Ты случайно не видела сегодняшнюю «Ивнинг пресс»?

* * *

Мы, невинные создания, не очень хорошо представляем себе, что такое Блудница, хотя точно знаем — это что-то очень плохое. Патриция говорит, что Блудница — то же самое, что Иезавель, но так зовут соседскую кошку, и я окончательно запутываюсь.

Лицо у Джорджа мокрое и холодное, как кухонное окно. Он устраивает целое представление, надевая шлепанцы и раскуривая сигарету, чтобы казалось, что он очень занят. Джордж занимает много места. Банти все время твердит, что Над Лавкой слишком тесно (обычно в той же фразе упоминается «миленький домик в пригороде»), но, по-моему, это в основном из-за Джорджа. Кажется, что Над Лавкой и правда очень тесно, но, по-моему, это иллюзия. Патриция в последнее время почти не выходит из спальни, а Нелл занимает даже меньший объем, чем призраки.

Может, будет лучше, если кто-нибудь из них двоих, Банти или Джордж, насовсем поселится в Лавке, — Банти пропихивала бы Джорджу еду по коридору, а он взамен передавал бы ей грязное белье на стирку.

— Бант, а нельзя ли мне чайку?

Джордж старательно подражает манере, в которой, как ему кажется, беседуют счастливо женатые пары. Он часто это делает, когда Банти в плохом (во всяком случае, в худшем, чем обычно) настроении. У него выходит так фальшиво, что Банти только злится еще больше. Если все мы это видим, почему этого не видит Джордж? Банти бросает чистить картошку, вытирает руки и шумно вздыхает. Она ставит чайник на плиту и зажигает газ. Выражение лица у нее при этом точно как у Девы Марии, стоящей у подножия креста на картине в католической церкви, куда меня недавно привела Кейтлин Горман, моя новая подруга. (Никто, даже Патриция, не знает, что я там была!) Мне не понравилось — сплошные каплющие кровью сердца и изображения людей, делающих разные ужасные вещи с другими людьми. Банти понравилось бы, сумей она перебороть свое недоверие к католицизму.

— Этим и девочка может заняться. — Джордж указывает на брошенную в раковине картошку.

— Нет, не может, — огрызается Банти (к большому облегчению «девочки»).

Банти всем видом говорит, что будет защищать свою картофелечистку до последнего клубня. Она отводит волосы со лба извечным жестом страдалицы. Женская доля тяжела, и Банти костьми ляжет, но не допустит, чтобы у нее отобрали ореол мученицы. В кухне идет титаническая борьба двух воль, и я в ней лишь беспомощная пешка. Джордж как будто хочет устроить серьезный скандал, но каждый раз идет на попятную, поскольку в глубине души не готов к последствиям. Джордж попал в немилость у Банти в тот день, когда мы открыли первое окошечко предрождественского календаря (точнее, когда Джиллиан его открыла, как она делает почти каждый день; Патриция обошла эту проблему, изготовив свой личный календарь из коробки от кукурузных хлопьев). Я ни с кем не обсуждаю новую фазу холодной войны между родителями (больше похожую на ледниковый период); впрочем, мы с Джиллиан вообще редко что-либо обсуждаем — обычно она орет, а я ее игнорирую. Патриция, вступив в подростковый возраст, совсем перестала с кем-либо общаться. К тому же у меня в запасе нет нужных слов — пройдет еще несколько лет, прежде чем мой словарь станет достаточно богат.

Джордж гасит сигарету, странно фыркает горлом и откидывается назад, наблюдая, как Банти заваривает для него чай (на дворе все-таки 1959 год). Джордж прокашливается и сплевывает в носовой платок как раз в тот момент, когда Банти с остекленелыми глазами ставит перед ним чашку на блюдце. Точно с таким же выражением лица она (непременно в резиновых перчатках) подбирает его носки, трусы и носовые платки и роняет в ведро с дезинфицирующим раствором, прежде чем присоединить к остальному, почти непорочно чистому, белью в стиральной машине «Инглиш электрик».

Банти вновь завладевает картофелечисткой, а я по-прежнему торчу в дверях, не уверенная, нужна ли я еще в роли пешки. Родители как будто забыли, что сегодня канун Рождества, и, хотя на комоде стоит пирамида корзиночек с изюмной начинкой, праздничного настроения нет и в помине. Я замечаю на холодильнике рождественский пирог, еще не покрытый глазурью, — марципан словно сигналит о чем-то своей наготой. Это плохой знак. Рождественский пирог — близкий родственник трайфла, подаваемого в День подарков;[23]Банти относится к обоим с благоговением, близким к тому, что испытывает мать Кейтлин при виде рождественского вертепа в церкви.

— Мы сегодня точно идем на пантомиму? — безрассудно спрашиваю я.

— А для чего же, по-твоему, я тут зашиваюсь? — Банти резко поворачивается, пронзая воздух картофелечисткой, словно кинжалом, и обводя ею панораму: корзиночки, пирог, картошку и Джорджа.

— И еще я не успеваю сделать десерт. — Она смотрит на Джорджа, сузив глаза, и угрожающе добавляет: — Придется есть консервированные фрукты.