Книга Моя жизнь и время - Джером Клапка Джером

— Слушай, Гилберт, мы здесь в теннис должны играть или баллады Бэба разыгрывать?

Теннис — единственная подвижная игра, в которую можно играть до старости. Гольф я всегда считал скорее лечебной процедурой, а не просто игрой. Одного моего друга полугодичный курс гольфа совершенно излечил от сенной лихорадки. И от большинства нервных болезней отлично помогает. Раньше доктора рекомендовали «умеренные физические упражнения», а сейчас прописывают гольф. По-моему, гораздо разумнее. Я видел прямо-таки великолепную теннисную партию в исполнении четырех участников, чей суммарный возраст составил двести сорок лет. У меня в Монкс-Корнер, близ Марлоу, был первоклассный корт. Уход за травяным кортом — очень трудоемкое дело. Говорят, в Уимблдоне каждой травинке на центральном корте присвоено собственное имя. Я до такого не дошел, но едва ли случался день, чтобы я не провел хоть полчаса, ползая по корту на карачках. Уилфред Бадделей, три года подряд становившийся чемпионом Англии, говорил, что это лучший из частных кортов, на которых ему приходилось играть. У нас бывали хорошие игроки. Мой сосед, художественный критик Болдри, устроил у себя корт с бетонным покрытием. Наши корты соединялись короткой тропинкой через лес и оба были укрыты от дождя, так что, если не случалось наводнения, мы всегда могли поиграть. Миссис Ламберт Чемберс — очаровательный партнер, она умеет успокоить и ободрить. На первый взгляд кажется, что теннис — очень простая игра. Как-то летом у нас гостил чемпион Италии. У него была невозможная подача — он ухитрялся закрутить мяч в обратную сторону, и тот, упав вплотную к сетке, отскакивал назад. В Уимблдоне срочно придумали новое правило: при подаче мяч должен двигаться только вперед. В ходе игры этот хитрый удар по-прежнему допускался. Отбить его невероятно трудно, разве что с лёта, и то не всегда удается. Кэтлин Маккейн с сестрой часто у нас бывали. Семья останавливалась на лето в Хамблдоне, в домике сторожа при шлюзе, оттуда легко можно доехать на велосипеде.

Дойл отличался во всех видах спорта, но больше всего, пожалуй, в крикете. Мне крикет никогда не давался. Ему нужно учиться с самого раннего возраста, а у меня в детстве такой возможности не было. Барри был крикетист душой. Помню матч в Шейре, в Суррее — мы там одно лето снимали коттедж. В те дни это была тихая старосветская деревушка. Вокруг тянулись бесконечные пустоши, где проезжая дорога постепенно сужается до едва заметной тропинки и в конце концов теряется в траве. Десять миль пройдешь, пока встретишь живого человека, у которого можно спросить дорогу, и то десять шансов к одному, что он не сможет ответить. Матч организовал Барри — он был прекрасным капитаном команды. Предполагалось, что играть будут холостяки и незамужние девицы против женатых пар. Но за несколько дней до игры у одного из женатых жена сбежала с одним из холостяков, и из соображений такта был объявлен матч литераторов против журналистов. Бургин, в то время младший редактор «Лентяя», отбил мяч на подаче, если не ошибаюсь, Морли Робертса, но от силы удара перекувырнулся через голову и вскочил, сжимая мяч в руке. Бургин утверждал, что мяч не коснулся земли и потому должен считаться отбитым. На мяче ясно виднелось пятно грязи, но Бургин утверждал, что оно там было и раньше, — он отчетливо разглядел пятно, пока мяч летел на него. Не помню, чем закончился спор.

Дойл увлекался всеми зимними видами спорта. Он одним из первых ввел в Швейцарии моду на лыжное катание — до тех пор оно было популярно исключительно в Норвегии. Весь Давос приходил посмотреть, как Дойл и еще несколько энтузиастов бегают на лыжах. Все любят наблюдать за лыжником-новичком. Как я убедился на собственном опыте, сломать шею, катаясь на лыжах, практически невозможно. Быть может, способ этого добиться существует; в таком случае это единственный способ, которого я не испробовал. Я впервые встал на лыжи лет примерно в сорок пять. Правда, у меня было преимущество — я хорошо катался на коньках и знал все о старых добрых снегоступах. В конце концов я и на лыжах научился ходить, но будь у меня возможность повторить все сначала, не стал бы с этим так тянуть. Обратное сальто и шпагат — упражнения, которые легче даются в молодости.

Однако дело того стоило. В последний раз я катался на лыжах в Арозе, в первый год войны. Собралось довольно странное смешанное общество. Американки скользили на коньках рука об руку с немецкими офицерами. Французы, немцы, итальянцы летели с горки на одних салазках, уцепившись друг за друга. Добродушный джентльмен из Санкт-Петербурга, утверждавший, что состоит в родстве с царем, давал по утрам уроки русского трем австрийкам из Вены — они опасались, что после войны им придется говорить на этом языке. Все мы замечательно ладили друг с другом. Спорт бесстыдно интернационален.

Наступил последний день моего отпуска. Ароза — отличное место для катания на лыжах. Я успел немало потренироваться и был в хорошей форме. Наняв мальчика из деревни для сопровождения, я стал подниматься по склону Вайсхорна. Ни один опытный лыжник не пойдет в горы в одиночку. Очень легко, свалившись, оказаться в такой позе, из которой своими силами встать анатомически невозможно. День выдался идеальный. Ночью был снегопад, и снег не успел подмерзнуть. Два часа мы карабкались вверх и наконец, добравшись до ровного участка, расчехлили лыжи, чехлы обвязали себе вокруг пояса, затянули ремешки и помчались. Я часто завидовал ласточкам, когда они с распростертыми крыльями скользят по воздуху, едва не касаясь земли. Сейчас я завидую еще больше, потому что знаю это ощущение. Есть только одно еще чудеснее, называется неблагозвучным словом «трамплин». По сигналу лыжник начинает тихо катиться вниз, лыжи параллельны друг другу, ноги слегка согнуты в коленях. Укатанная лыжня постепенно становится круче. Сосны все быстрей проносятся мимо. Вдруг деревья расступаются в стороны: лыжня, прямая как стрела, ведет прямо вперед и… обрывается. А затем великолепный прыжок в пустоту. Лыжник летит, раскинув руки. Долгим ли кажется ему промежуток времени, пока земля не рванется навстречу? И вот он уже несется через толпу восторженно вопящих зрителей к финишному флажку. Не так уж сложно, хватило бы только храбрости.

Одна из самых серьезных опасностей, подстерегающих лыжника, — напороться на засыпанную снегом изгородь. Обычно это кончается переломом лодыжки. А однажды я набрел на человека, на корточках застывшего у пропасти, — его лыжи слегка высовывались за край. Он не решался пошевелиться, погрузив руки в снег у себя за спиной в виде единственной зацепки. Впрочем, учитывая, с какими трудностями сталкивается лыжник на каждом шагу, остается удивляться, что несчастные случаи так редки. Да будь они и в двадцать раз чаще, все равно я советовал бы молодежи испробовать этот вид спорта, невзирая на риск.

Чего следует опасаться, так это переутомления. Как и верховая езда, катание на лыжах дает непривычную нагрузку на специфические группы мышц. Пока они как следует не разработаны, избегайте долгих забегов. Впервые я встал на лыжи в Вилларе. Некий каноник Сэвидж собрал компанию для лыжной прогулки и пригласил меня. Я предупредил, что всего лишь новичок. Он замахал руками: все будет прекрасно, они за мной присмотрят. Мы отправились в восемь утра. На обратном пути я обнаружил, что не держусь на ногах. Кое-как поднимаюсь ценой невероятных усилий и тут же снова падаю. Уже в сумерках я свалился в сугроб и потерял лыжи. Ремешки отстегнулись. Я беспомощно смотрел, как мои лыжи плавно скользят вниз по склону. Кажется, без меня у них получалось намного лучше. Я, проникшись к ним ответной неприязнью, поначалу тоже радовался, что мы расстались — пока не сообразил, что теперь у меня на ногах всего лишь пара тяжелых башмаков. Совершенно измученный, я не мог самостоятельно выбраться. Я стал кричать во всю силу легких. Быть может, ее осталось слишком мало, а возможно, каноник с компанией слишком далеко ушли вперед и потому не услышали. К счастью, добрый христианин по имени Арнольд вспомнил обо мне и вернулся. Я упомянул этот случай на следующий день в разговоре с каноником, но его чувство юмора оказалось тоньше моего. Он только посмеялся.