Книга Пророчество Корана - Хесус Маэсо де ла Торре

Она отвернулась от окна и зажгла светильник. Потом села писать письмо своей бабушке Фатиме. Настал момент сообщить ей о враче-христианине, его дружбе и участии.

Время гнева

Светало, весенняя свежесть прогоняла прочь рассветную прохладу.

Не прошло и двух недель со дня погребения короля Альфонса, как черная напасть, разнесенная теплом, ворвалась в кварталы города с гибельным размахом, дьявольски кося людей направо и налево.

Благополучная жизнь с развлечениями разом кончилась, страх и ужас вселились в обыкновенно беззаботных и добронравных жителей Севильи. С первых же потерь проникшись опасностью, народ стал прибегать к ворожбе и страдать от всяких страхов. Одни из предосторожности ходили, закрыв лицо плащом, чтобы не дышать открытым воздухом, другие постоянно и без устали двигались, чтобы гонять свою кровь по жилам, — и так до упаду, третьи, самые набожные, зачастили в церкви, проводили там дни и ночи, полагая, что молитвы избавят их от болезни.

Однажды утром Яго, направляясь в больницу с коллегой Исааком, возмутился, наткнувшись на крикливую толпу у лавок близ кафедрального собора. Несколько венецианских торговцев, прибывших из Алькудии, где вовсю свирепствовала чума, предлагали универсальное средство от нее по сумасбродной цене в сто мараведи, и самые зажиточные рвали его у них из рук, несмотря на безбожную дороговизну.

— Порошки из праха египетских мумий, смешанные с мускусом! — кричали торговцы. — Сгущают кровь, предотвращают нарушения во внутренних сущностях человека! Единственное средство против чумы!

— Уму непостижимо, как можно наживаться на этих несчастных! — гневно поделился Яго с Исааком.

— Суеверие и обман будут процветать во все времена, друг мой.

Всего за одну неделю не осталось семьи, которая бы не продала свои самые нужные пожитки только для того, чтобы приобрести по цене золота арабские талисманы, какие-то рецепты чернокнижников, свитки чудодейственных молитв и драгоценную древесину для окуривания домов. Объявилась масса продавцов реликвий, утверждавших, что они имеют самое непосредственное отношение к святому Роху, заступнику чумных: бинты с его язв, вода из источника, в котором он омывал больных в Риме, сено из Аквапенте и Монпелье, где он жил, части посоха, с которым он странствовал, пряжки от его сандалий — их бы хватило на обувь для всей Севильи! — кусочки крестообразной ангиомы, которая якобы наросла когда-то на груди святого, а также несчетное число других лжесвятынь, шедших, однако, нарасхват по бешеным ценам на улице Франкос.

— Братья, покупайте реликвии святого Роха, чья подлинность подтверждена Римом и Авиньоном!

Сводящая с ума тревога охватила горожан, увидевших в этом бедствии библейского масштаба разящую десницу Бога, наказывавшего их за бесчисленные прегрешения. Часовня Святой Девы Заступницы страждущих в доминиканском монастыре превратилась в наиболее часто посещаемое культовое место, куда к ее образу несли и несли подношения и ставили толстые свечи. Уже случились церемонии изгнания дьявола, пошли процессии самобичевания с фимиамом, взываниями и молитвами. На одном из таких шествий к часовне Троицы некий слепой, который сидел на привычном месте у Сан-Иль-дефонсо, выставив шею, покрытую черными гнойниками, был обвинен в одержимости дьяволом и в том, что умышленно заражал воду в источниках. Взбесившаяся толпа во главе с проповедниками потащила его на плаху, где посадила на раскаленный прут, добытый в кузнице Руя, что на улице Охоты, уверяя, что сделано это ради изгнания сатаны, поселившегося у него внутри.

Когда несчастный после нечеловеческих криков испустил дух, было заявлено, что от него пахло дьяволом и что было видно, как чума выходила из внутренностей этого одержимого, пока он умирал. Этот случай поверг в ужас и без того уже запуганных жителей, и они с еще большим рвением стали молиться, покорившись увещеваниям священников и заклинаниям чернокнижников — властителей душ, скорбей и кошельков.

— Святой Рох! Святой Себастьян! — слышалось отовсюду. — Оградите нас от напасти!

Яго с болью в сердце наблюдал за целыми стайками одичавших детей в разодранных рубашках и штанишках, грязных, вшивых, ободранных и голодных; они отбивали у крыс отбросы на мусорных свалках, воровали фрукты в садах, ползали в колючих кустарниках и по огородам в поисках пропитания — все это после гибели их родителей и родных. Нищета переворачивала ему душу. Он сочувствовал этим детям с покрытыми грязью лицами, с голодными и тоскливыми глазами и каждый раз отдавал им по нескольку мараведи, чтобы хватило на плошку каши в таверне, потому что не менее ужасным бедствием, чем чума, стал голод.

Почти не было слышно уже ни трелей щеглов, ни плеска волн на берегу реки, ни голубиного воркования, лишь погребальный звон колоколов и скрип повозок, подбиравших тела умерших. Только это и занимало воспаленные умы жителей.

— Соседи, выносите своих мертвых! — кричал угрюмый возница «повозки смерти», как ее прозвали в народе.

По поручению городских властей на эти одиноко передвигавшиеся зловещие повозки собирали трупы, которые засыпали негашеной известью, вывозили из города и хоронили на пустынном лугу Санта-Хусты, который превратился для жителей в проклятое место. Вид похоронной повозки, хриплый голос погонщика, мавра из Адарвехо, стал ужасным призраком для всех — богатых и бедных, ученых и простых людей, — сея страх на каждом шагу.

— Сегодня «повозка смерти» увезла два десятка тел, — передавали из уст в уста. — Кто туда попадет следующим?

Лихорадка настигала самых слабых, синюшные гнойники множились, не было человека, который бы поминутно не проверял свою кожу, не щупал бы себя беззастенчиво под мышками и в паху, где болезнь размещала смертоносные бубоны[109]. Многие умирали в своих постелях от удушья с почерневшей кожей, другие прямо на улице, задохнувшись собственной мокротой, третьи во время молитвы. Были случаи, когда люди в отчаянии вешались в своих домах или в оливковых рощах Альхарафе. Только самые богатые могли приобрести пропитанные благовониями камзолы, шалфей и противоядие, приготовленное из болюса[110], все это, по утверждениям хирургов больницы Арагонцев, могло противостоять эпидемии.

Однако острая коса смерти так и летала над обезумевшими людьми, и заговор против чумы «cito, longe, tarde»[111]привел к панике среди наиболее могущественных семей города, так что очень скоро трудно было найти здесь хоть какой-нибудь экипаж, а родственники, обитавшие в горах, не справлялись с потоком беженцев.

Фарфан и Яго в своей аптекарской кладовке после ночных бдений над страницами «Flos Medicinae Salernae»[112]— видавшей виды фармакопеи, личного сокровища Эрнандо, готовили эликсир из сандала и сока незрелого винограда, который уже применяли в Каталонии. Это средство необыкновенно укрепляло организм. Они раздавали его больным, знакомым, друзьям и всем, кто в нем нуждался, не забывая инструктировать своих пациентов, что помимо упования на Бога необходимо соблюдать строжайшие правила гигиены, отказаться от соломы на полу, подкармливать кошек и ласок, уничтожающих крыс, есть только хорошо проваренную пищу, а воду из источников кипятить. Тереса Тенорио и Субаида по настоянию Яго переехали в просторное имение адмирала в садах Альхарафе. Приглашали и Фарфана войти в их свиту, но помощник сердито отказался, заявив: