Книга Раб - Исаак Башевис Зингер

— Бабка придет?

— Я не смог найти ее.

— Не беспокойтесь, все равно еще рано. Так легко это не бывает…

И она подложила полено в печку.

В глазах Сарры таилась боль, но она пыталась улыбаться, как бы говоря: не огорчайся. Он смотрел на нее со смешанным чувством любви и удивления. Он теперь увидел в ней Ванду, дочь Яна Бжика, ту самую, которая приносила ему на гору, ежедневно под вечер, чего-нибудь поесть. Все казалось нереальным ее присутствие здесь, разыгрываемая ею немота. Как это все произошло? спрашивал себя в недоумении Яков, — когда и каким образом? Она носила косынку, которую носят еврейки. На ее груди висел амулет, на стене — листки со священными текстами, а под подушкой лежала Книга Бытия. Он вырвал христианскую дочь у долгих поколений, отнял у матери, сестер, у всех близких. Он лишил ее, даже языка. А чем он ей воздал? У нее здесь, кроме него, никого не было. Он подверг ее опасностям, от которых можно было спастись разве что чудом. Теперь он как бы впервые отдал себе отчет, каким испытанием для нее все это было. Он приблизился к ней и погладил по голове. И тут она выкинула чисто гойскую штуку — схватила его руку и стала целовать. Еще хорошо, что женщина стояла лицом к печке, а то в Пилице было бы уже о чем говорить, над чем посмеяться…

3

Может немая плакать? Может ли она кричать, когда ей больно? Сарра плакала и кричала, но она, несмотря на боль, не произносила ни единого слова. С самого начала стало ясно, что ребенок идет трудно. Уже наступила середина следующего дня, а Сарра все еще не разрешилась. Она лежала вся в поту, с осунувшимся лицом и широко раскрытыми глазами. Повитуха то входила, то выходила. Пришла проведать роженицу старая бабка-нееврейка. Руки ее были черны от земли. Она только что копала репу. Вокруг постели стояли женщины, каждая давала свой совет. Зная, что она не слышит, они разговаривали с ней знаками. Другие обращались к Якову, который стоял во дворе. Пробовали разные средства и лекарства. Одна кормящая мать нацедила из груда молока и Сарре дали его выпить. Ей принесли кусочек пасхальной мацы в велели держать в зубах. Старая еврейка, из благотворительниц, положила руку Сарре на живот и стала произносить заклинания. Привели еврея, который в первый день Рош Хашана читал в синагоге главу из Книги Пророков. Он возложил руки на мезузуи произнес соответствующий стих из Библии, повторив его три раза. Одна женщина сказала, что у Гершона есть чаша, на которой начертаны священные слова. Если подержать ее над пупом роженицы, та мгновенно разрешается. Чаша эта обладает такой силой, что если держать ее дольше положенного времени, у роженицы могут вывалиться внутренности. Кто-то пошел к жене Гершова, но она сказала, что чаша разбилась.

Снова наступила ночь, а Сарра все еще кричала. Женщины переполошились и заспорили между собой. Одна говорила, что Сарре надо дать козье молоко с медом, другая советовала голубиный помет, политый вином, кто-то принес отросток прошлогоднего этрога. Достали монету, заговоренную святым реб Михеле из Злочева. На руку роженицы намотали нитку и протянули ее до синагоги, а там привязали к дверце священного шкафа, где находится Тора. Это средство считали последним. Если оно не поможет — не поможет ничто. Сарра должна была потянуть рукой так, чтобы дверца открылась. Но нитка порвалась, и все сочли это дурной приметой. Так как роженица глухая, то при ней говорили все. Сама бабка сказала:

— Боюсь, что из этого теста хлеба уже не получится…

— Спасти хотя бы ребенка!

— Что станет вдовец делать с младенцем?

— Уж кто-нибудь подвернется…

— Это несчастье уже причислится к новому году, — заметила женщина-благотворительница.

— Но ведь теперь самое время, когда решается жребий.

— Бывает, что достается и горький…

Сарра больше не в силах была сдержаться. Крик вырвался из ее горла помимо воли:

— Пока что я еще жива! — прорыдала она по-еврейски, — я еще не умерла.

Ошарашенные женщины отступили.

— Мамочки мои, она говорит!

— Снова чудо?

— Она не немая!

— Гершон прав!…

— Ой, люди добрые, я этого не выдержу! — одна из женщин потеряла сознание.

Якова при этом не было. Он пошел к синагогальному служке просить еще кусочек пасхальной мацы, так как первый упал и испачкался в крови.

Все женщины закричали разом. В Пилице услышали шум и стали сбегаться. Пришли женщины погребального общества, уверенные, что роженица скончалась. Они уже готовы были зажечь свечи у изголовья покойницы. С ними пришли так же и мужчины. В дом набилось полно людей. Налезали на кровать, на которой лежала, раздираемая болью, Сарра. Она вдруг заговорила по-польски с деревенским акцентом:

— Что вам надо от меня? Уходите отсюда! — выкрикивала она на родном языке, — вы притворяетесь добренькими, но вы скверные! Вы хотите похоронить меня и подсунуть Якову кого-нибудь из своих, но я еще жива! И мой ребенок жив! Слишком рано вы радуетесь, слишком рано!… Если бы всемогущий Бог желал, чтобы я умерла, он бы не дал мне пройти через все то, через что я прошла…

Это была польская речь не еврейки, а гои. Женщины побелели.

— Горе мне, из нее говорит злой дух!

— В Сарру вселился злой дух! — завопил кто-то на дворе в ночную темноту.

Евреи в Пилице слышали уже про всякое, во чтобы злой дух вселился в роженицу, да еще во время десяти дней покаяния, — такого еще не случалось… Весь город забегал и закричал. Матери запретили взрослым дочерям заглядывать в этот страшный дом, прежде чем они не наденут, спереди и сзади, фартуки. Парни и мальчишки также пытались протиснуться туда, где, раскрывшись, лежала Сарра. Но женщины преградили им дорогу. Кто-то наткнулся на стул, на котором стояла плошка со светильным маслом, и огонек погас. Попытались снова зажечь светильник огнем от печки, но в давке пролилось масло. Те, кто находился внутри, хотели выйти. Толпа снаружи рвалась в дом. В дверях была давка, образовалась пробка — не войти и не выйти. Все это было похоже на всеобщее безумие. Падали парики и чепцы, рвались платья. У одной женщины рассыпались бусы. То и дело раздавался чей-нибудь резкий голос. Мрак нагонял на Сарру страх, к она стала выкрикивать слова на двух языках — слово по-еврейски, слово по-польски.

— Зачем вы погасили свет? Я еще жива, я не в гробу еще! Зажгите свет! Где Яков? Где Яков? И он меня покинул. Он забыл свою Ванду?

— Кто такая Ванда? — спросил кто-то.

— Света, света! Я умираю! — надрывалась роженица. Нашли лучину и зажгли ее. Огненные тени заплясали по стенам. В полутьме лица выглядели искаженными. Повивальная бабка, которая было вышла, снова протиснулась сквозь толпу.

— Что с тобой? Что за Ванда? Тужись, доченька, тужись!…

— Он слишком крупный, слишком крупный! Он удался в своего батеньку! взывала роженица по-польски, — он рвет мои внутренности!…