Книга Равная солнцу - Анита Амирезвани

— Я слышал, — ответил он, — но это, конечно, прежде всего воля Бога, что я пришел к власти.

— А я была Его орудием, — сказала она тихо и мягко. — Я сделала то, чем могла вам помочь, и с тех пор хотела одного — стать вашей союзницей.

— Моей союзницей? — повторил он. — Ты не можешь быть моей союзницей, потому что хочешь идти своим путем. Твои действия доказали мне, что ты своевольна.

— Какие действия?

— Оплата армии.

Я тревожно напрягся. Пери не опровергла обвинения, что могло быть опасно. Ее щеки порозовели, но голос не дрожал.

— Вы думаете, я могла спокойно сидеть и наблюдать нарушение важнейшего договора, за который сражался наш отец? Какая же я после этого дочь Сафавидов?

Исмаил отвел глаза.

— Я решил эту задачу назначением нового заместителя правителя Азербайджана, который будет отвечать за расследование положения в Хое.

— Кто это?

— Подожди, пока я не объявлю это всем.

Он уселся на подушке, спина гневно выпрямлена, словно отвечая на невысказанное обвинение. Я заподозрил, что шах просто никого еще не выбрал, и Пери явно думала так же.

— Может быть, назначить Бахрам-хана? Он верен, — нажимала она.

— Пери, ты понимаешь столь же хорошо, как и я, что у нас не может быть двух правителей. Даже наш отец, который тебя так любил, не позволил бы такого.

Пери выпрямлялась, пока не стала одного роста с Исмаилом.

— Я не хочу двух правителей, — сказала она. — Я лишь хочу быть уверенной в успехе нашего правления. Брат мой, когда-то и вы были молоды и, полагаю, думали так же. Когда вас отослали в крепость Кахкаха, это случилось из-за вашего великого усердия. Ваша матушка рассказала мне, что вы хотели одержать решающую победу над оттоманами, такую, чтоб они на века оставили нас в покое. Вы решили сами создать армию ради блага страны, пусть это и назвали мятежом.

— Это правда.

— С той же страстью наставляла я Бахрам-хана крепить договор, заключенный в Амасийе, и потратила собственные деньги с единственной целью — защитить нашу землю. Разве это не почти то же, что совершили вы? Разве мы не одной царской крови?

Она воздела ладони к потолку, чтоб подчеркнуть значение сказанного, и это было словно она предлагала свое открытое сердце.

— Кровь одна — цели разные.

— Брат, я разделяю ваши цели и прошу вас разрешить помочь вам, — умоляюще сказала она, и я вдруг понадеялся на лучшее. — Я годами советовала нашему отцу и могу быть полезной вам, как была ему.

— Да ты бы и пальцем не шевельнула без его одобрения, — ответил он. — Однако двинуть полки попыталась без моего разрешения. Я воин, а ты никогда не была на поле битвы. То, что ты посмела распорядиться такими огромными силами, может быть объяснено лишь одним — гордостью. — Он стукнул двумя пальцами по своей шкатулке с конфетами, подчеркивая значение последних слов.

— Гордость? Но ведь это и есть то, чему меня учили всю мою жизнь, — возразила Пери. — Я не могу не усвоить это за столько лет рядом с нашим отцом.

— Тут я отличаюсь от нашего отца, — ответил Исмаил. — Он не хотел, чтоб ты вышла замуж и покинула его.

— Этого не хочу и я.

— Подозреваю, что ты не догадывалась, кого получишь, когда я стану шахом, — сказал он. — Если тебе хотелось править через кого-то, следовало спрятаться за Хайдара.

— У Хайдара не было качеств шаха, — сказала Пери. — Но если бы по каким-то причинам он и его воины одержали победу, я погибла бы от его руки, поскольку поддерживала вас. Вы явили храбрость в бою, а я постаралась показать свое рвение во дворце. Я думала… я надеялась, что вы будете довольны моей верностью.

Края шелкового платья Пери вздрагивали.

— Твоей верностью? — Его хохот был омерзителен, как лай шакалов во мраке. — О чем ты? Ты сказала однажды, что в детстве любила меня, но было ли это правдой?

Изумленная Пери уставилась на него:

— Вы сомневаетесь в любви маленькой девочки? Нельзя было не почувствовать, что я просто разрывалась от счастья, когда вы проводили со мной время.

— И я любил тебя, словно ты мое собственное дитя, — сказал он, и правда этих слов затуманила его взгляд. — Я сделал бы для тебя все.

— А я для вас, — отвечала Пери.

Он снова рассмеялся:

— Если бы я только мог в это поверить…

— Что заставляет вас сомневаться?

— Если ты меня так любила, то что ты сделала, чтоб освободить меня из тюрьмы, когда шах прислушивался к тебе?

— Освободить вас из тюрьмы? Мне было восемь лет, когда вас увезли!

— Ты не всегда оставалась ребенком. Могла бы потом настоять, чтоб наш отец меня освободил. Ты когда-нибудь просила его за меня?

— Вы не понимаете. Наш отец багровел при одном упоминании вашего имени, даже когда речь шла не о вас, а о каком-нибудь другом Исмаиле. Помню, как один вельможа обозвал своего родителя ослом, а шах повернулся и дал ему пощечину. Тот был рад, что ушел живым. В другой раз он попросил своих детей почитать ему стихи, и я начала читать из «Шахнаме» о том, как двое сыновей легендарного царя Ферейдуна восстали на него и попытались его уничтожить, хотя он отдал им большую часть своего царства. Отцу вдруг стало очень плохо, и, прежде чем он успел что-то сказать, его стошнило перед всеми. Я не поняла почему, пока не повзрослела, ведь ваше ослушание терзало его постоянно. Даже ваша матушка не могла изменить его решение, хотя просила его так часто, что он отказался видеться с нею или разделять ложе. Как могла я, ребенок, утишить его гнев?

— Ты когда-нибудь пыталась? — повторил он, не отводя свирепеющих маленьких черных глаз.

Пери молчала.

— Так я и думал, — сказал он. — Зачем тебе это? Когда тебе исполнилось четырнадцать, ты говорила с ним для себя. Если бы тебе удалось вернуть меня домой, я бы свергнул его. Я был золотым сыночком, любимым более всех, и воином, ведущим страну к победе. Как бы ты смогла соперничать со мной? Ты вышла бы за Бади аль-Замана и жила бы в какой-нибудь глухой провинции всю оставшуюся жизнь.

— У меня никогда не было таких намерений, — ответила она. — Это никогда не приходило мне в голову — преуспеть за счет вашего унижения.

— Однако стало так, — сказал он. — Ты была соратником моего отца, пока я терял свою молодость. По этой причине я уже старым пытаюсь зачать сына, а тело мое и разум мой одряхлели. Чудо, что я не обезумел там, взаперти! Но и то, что случилось со мной, — уродство.

Глаза его пылали гневом, словно Пери была виновна во всем, что он перенес. Впервые за все время я осознал, до какой степени тюрьма Кахкаха изувечила душу Исмаила, наполнила мглой его сердце и затемнила его зрение. Мое собственное сердце похолодело, когда его чувства так явственно обнажились.