Книга Крещенные кровью - Александр Чиченков

— Вот тебе раз! — тяжело и не очень радостно сказал тот, позволяя обнять себя. — А мы уже считали, что сгинул ты давненько со света белого. Уж сколь годков не получали от тебя никаких весточек…

Все еще растерянный от неожиданной встречи, Иван Петрович мысленно отметил, что племянник очень изменился. Не только возмужал, окреп телом, но и из нутра его исходило что-то другое — нехорошее: искрилось из глаз, хитрых и злых. Да и голос так и остался неприятно-детским.

— Давай-ка присядем, племяш, и помолчим маленько, — сказал Иван Петрович, начиная приходить в себя.

Они уселись друг напротив друга. Нюра накрывала на стол, украдкой вытирая кончиком платка заплаканные глаза. Она помнила Васеньку хорошеньким, добрым и отзывчивым мальчиком и очень переживала, когда он уехал из голодающего села в Бузулук, к дяде по материнской линии.

— Выходит, зря мы тебя оплакивали, — ровно и спокойно сказал Иван Петрович. — Выходит, ты живее всех живых и в родные края воротился… Только вот неважно здесь живется и по сей день, племяш. Голодаем мы и концы с концами едва сводим, чтобы ноги не протянуть.

Васька был недоволен приемом, но не подал виду.

— Расспрашивать о твоем бытие я сейчас не буду, — продолжил Иван Петрович. — Вкусим чего бог нынче послал да и отдохнем после трапезы маленько.

Ужинали молча, ни слова ни полслова. Васька порывался завязать беседу но, всякий раз натолкнувшись на молчание родственников, пожимал плечами и отказывался от дальнейших попыток.

Когда вышли из-за стола, Иван Петрович предложил Ваське подышать свежим воздухом на дворе.

— Гляжу, жизнь твоя плавно течет, племяш, — сказал Иван Петрович, доставая кисет с самосадом. — Одет вон с иголочки, сапоги новенькие, яловые…

— Живу как могу, — улыбнулся племянник, доставая пачку папирос. — Не сказать, что как у Христа в запазухе, но особо не сетую.

Он закурил и предложил папиросу дяде.

— Жить везде можно, только уметь надо, — продолжил Васька, глубоко затянувшись табачным дымом. — Вы вот тут копошитесь, как черви в навозе, в колхозе своем, а от жизни все брать надо!

— Видать, как ты все берешь от нее… — ухмыльнулся Иван Петрович. — Раз там, где был, жил сладко и хорошо, так что ж к нам обратно вернулся?

— Да вот проведать, как вы тут с голодухи выживаете.

— Так вот и выживаем, — отозвался угрюмо дядя. — Хлебушек с отрубями и вперемешку с лебедой жуем и за то Бога благодарим.

— Что, в колхозе все так плохо? — с иронией поинтересовался Васька.

Иван Петрович пожал плечами.

— Про колхоз говорить не буду, захочешь, от других узнаешь, кто говорить об том не побоится, — уклонился он от прямого ответа. — За эдакие разговоры тут у нас никого не жалуют.

— А я уже узнал, — сказал серьезно Васька. — Скотину со двора свели, птицу тоже забрали. Взамен жизнь райскую пообещали, и все на том.

— Сейчас во всех колхозах эдак живут, — вразумительным тоном сказал Иван Петрович. — Знать так надо. Кто недовольство свое выкажет, так… — он осекся и замолчал, видимо, испугавшись, что сболтнул лишнее.

Племянник улыбнулся:

— Не думай, дядя, что я на шее у тебя сидеть приехал. Я коммуну хочу здесь создать!

— Чего? — глаза у Ивана Петровича полезли на лоб.

— Коммуну, — повторил Васька. — Что-то вроде колхоза, но… Это трудно объяснить тебе, не обижайся. Я вот сейчас…

Он достал из внутреннего кармана пиджака газету, развернул ее на коленях и стал читать: «…восемь женщин арендовали у местного жителя дом и создали в нем поливочную артель. Через год коммуна насчитывала уже 36 женщин, еще через год количество превысило 45… Для постройки первой риги пригласили плотников. Но исключительно для того, чтобы те в процессе работы обучали „амазонок“ своему ремеслу. Несколько женщин вызвалось учиться на каменщиков, а по приезде из города стали строить свой кирпичный завод. Другие пошли на курсы сапожников и через шесть месяцев привезли свои знания в коммуну…»

Васька сложил газету.

— В общем, все у коммунаров тех ладится. Вот этим самым и я хочу здесь у вас заняться, — пояснил он едва ли что понявшему из прочитанного дяде. — Будет фартить, будем зарабатывать. Ну а фарт отвернется, покумекаем, прикинем и все утрясется!

Сама коммуна нужна была пройдохе постольку-поскольку, но ее строительство являлось первой ступенью того грандиозного проекта, который он вынашивал уже несколько последних лет. И Васька Носов начал действовать…

* * *

Когда Ефрем Воронов вернулся домой после госпиталя, односельчане не узнавали его при встрече. Здорового цветущего мужчину Гражданская война сделала жалким инвалидом. Вылечить раны и восстановить здоровье медицина оказалась бессильна.

Счастливой и спокойной жизни дома не получилось. Раны заявили о себе с ужасающей силой. Судороги, спазмы тисками сжимали голову. От невыносимой боли Ефрем кричал и выл ночами, катаясь по полу. Самогон, который он поглощал литрами, приносил лишь временное облегчение. Не выдержав такой жизни, сбежала жена, уведя с собою детей и унеся все более-менее ценное. А еще через пару месяцев Ефрем Воронов превратился в сомнамбулу, не отличающую сон от действительности.

В конце концов Ефрем решил покончить с собой и положить конец своим мучениям. Взяв наган, он пошел к реке. Выбрав место, присел на большой камень у воды и выпил бутылку самогона. Так бедолага прощался с жизнью, а точнее с тем кошмаром, в который она превратилась.

Ефрем не услышал, как к нему сзади подскочил какой-то человек и выхватил из руки наган. Воронов нисколько не удивился появлению «спасителя». Он и бровью не повел, когда незнакомец завел разговор о Боге, о силах, правящих миром, о конце света и о каком — то корабле. Себя спаситель называл кормчим на этом корабле.

Когда проповедь закончилась, Ефрем покорно последовал за этим человеком. Незнакомец привел его в заброшенный полуразвалившийся дом, ранее принадлежавший местному помещику, и сказал:

— Теперь здесь твой дом, Ефрем!

Воронов согласился без возражений. Из рассказа о вероучении в измученном болезнью мозгу Ефрема отложились лишь отдельные фразы: огненное крещение, малая печать и большое убеление, большая печать… Впрочем, дело не в словах. Важным было то, что доброжелатель, назвавшийся Василием, говорил, что скопцы живут все вместе, артелью, и они будут составлять те 144 тысячи избранных «ангелоподобных», которые останутся после Страшного суда! Это сулило Ефрему долгожданное избавление от мучений и от одиночества — и он немного воспрял духом…

* * *

Мужчины сидели за столом и обедали чем бог послал. А послал он им вареные яйца, картошку, жареную курочку и каравай свежего хлеба.

— Вот так, Ефрем, — сказал Васька, разливая водку по стаканам. — Здесь мы с тобой коммуну и начнем строить. Страна Советов выделила мне земли вокруг усадьбы. Однако условия закатили… но они выполнимы. Вот только, — он с интересом посмотрел на разомлевшего от сытного обеда и выпитой водки Ефрема, — у тебя как с бабами, ладится?