Книга Тихая застава - Валерий Поволяев

Он вытер камень о штанину, колупнул пальцем несколько вкраплений – цветные зерна сидели в камне прочно, – сунул в карман: а вдруг пригодится? Камень глухо звякнул об «НЗ» – патрон, оставленный для себя. В левом кармане у него лежал пистолетный патрон, к «макарову», в правом – автоматный, к «калашникову».

Это – последняя молитва, последнее «прости» этой непутевой жизни: если невозможно будет выпутаться – душки насядут, окружат, – тогда придется стреляться. Жизнь и смерть на войне всегда идут рядом, ноздря в ноздрю, копыто в копыто, как закадычные подружки, соревнуются – то одна другую перегонит, вырвется вперед, то другая… Впрочем, чего лукавить: смерть все-таки сильнее жизни, особенно сейчас, когда полно первоклассного оружия, которое не было ведомо предкам, – смерть берет верх чаще, и тогда отсюда в Россию идут грустные «черные тюльпаны» – похоронные самолеты с грузом «двести».

Чара привстала, напряженно вытянулась, над ее головой тоненько, будто синичка, свистнула пуля – не наша, выпущенная из иноземного оружия, определил Панков, – Чара на пулю не среагировала, и Панков резко хлопнул ладонью по каменной плите, на которой сидел:

– Чара, сюда!

Собака, заскулив, чуть пригнула голову, но с места не стронулась, Панков приподнялся, выглянул сам, определяя, куда же смотрит и что чувствует Чара. Противоположный берег Пянджа был угрюм, он раскис, расползся в серовато-буром тумане, будто в облаке, смешался с дымом и копотью. От дивной ночи и колдовской луны не осталось и следа.

Сам Пяндж не был виден, но наш берег хорошо обозначался догорающими головешками заставы, светлой и широкой, будто лес, полосой камыша, уходящей от заставы по обе стороны, и влево и вправо, камыш не рос только в том месте, где стояла застава.

Слева над камышом приподнялся, навис, неспешно свиваясь в воздухе в жгуты, нехороший черный дым, будто там жгли резину или какую-нибудь удушливую химию.

«Там душманы, – определил Панков, – интересно, чего они делают? Собираются подпалить камыши? Бесполезно. Камыши мерзлые, сырые, их можно поджечь, только полив с воздуха напалмом. Это душманы знают лучше меня. Тогда что же они делают?»

Чара задвигала лапами по земле, заскулила.

– Тихо, Чара, – предупредил ее Панков. – Я все понял. А теперь – за мной! И не застревай на открытых участках, дуреха! Не подставляйся под пули!

Через несколько минут Панков спрыгнул в свой окоп, скорчился калачиком на дне, выравнивая дыхание. Чара распласталась рядом.

– Ну что, Рожков? – наконец выбил Панков из себя вопрос вместе с хрипом и слюной. – Как ты тут без меня? Отряд на связь выходил?

– Выходил.

– Странно. Как же они смогли пробиться? Вроде бы не должны, ночь-то осталась позади…

– Не знаю, как, товарищ капитан, но выходил…

– Ладно. Чего хорошего сообщил? Хотя чего ж тут может быть хорошего? – за то, что с отрядом говорил не Панков, а радист, капитану могло влететь – и звание очередное могли задержать, и представление на орден не подписать, и вообще хвост прижать – Панков, как начальник заставы, обязан был всюду таскать с собою радиста. Даже если он шел в уборную – все равно должен был брать радиста.

Но капитану было жаль Рожкова: ведь когда он ходил к себе домой на заставу, то здорово рисковал. Рожков мог попасть с ним и под пулю, и под осколок – подо что угодно! Неведомо было, что ждало их у самого дощаника – душманы-то просочились к самому командирскому домику, они запросто могли накрыть Женьку Рожкова, пока капитан копался у себя в вещах, разбирался с манатками. Нет, все-таки спокойнее, если радист остается в «опорном пункте».

– Конечно, ничего хорошего, – повторил капитан хрипло. – И что сказал отряд?

– Просил объявить вам выговор, товарищ капитан.

– Это понятно. А еще?

– Приказал отходить. Вертолетов не будет. Метеорологи не дают погоду.

– Понял, Женя. С Бобровским связь есть?

– Есть.

– А с Трассером?

– И с Трассером есть.

– С сержантом Дуровым?

– Нет, товарищ капитан, – Рожков потупил голову, словно был виноват в том, что с Дуровым нет связи, – у него радио, наверное, пули раскололи. Я раз пятнадцать пробовал вызывать его – молчит.

– Но пулемет-то его работает… – Панков поморщился: это он должен был знать лучше радиста, но пока он бежал сюда, пока телепался, борясь с собственным дыханием, и слепым стал и глухим – все потерял…

– Минуту назад работал.

– Значит, живы, – Панков вытащил из кармана блокнот, карандаш, быстро написал на бумаге несколько строчек – приказ Дурову об отходе, – позвал: – Чара!

Чара, лежавшая на дне окопа, поднялась, сунулась к хозяину головой. Панков загнал под пряжку ошейника записку, показал рукой на правый фланг, где находилось пулеметное гнездо Дурова, произнес, медленно выговаривая слова, чтобы Чара все поняла:

– К Ду-ро-ву, Чара, к Ду-ро-ву… Только не рискуй, – он прижал собаку к себе, ткнулся подбородком в широколобую голову, потом решительно подтолкнул Чару под зад: – Вперед!

Легко, в прыжке, вылетев наружу, Чара пошла пластаться между камнями по склону горы, на открытом пространстве залегла, поползла. Она была почти не видна, ее трудно было заметить даже острому охотничьему глазу.

– Товарищ капитан, душманы что-то жгут в камышах, – озабоченно пробормотал Рожков.

– Вижу, Женя.

– Интересно, что они жгут? Не взяли ль кого из наших в плен? Они ведь большие мастера измываться.

– Не дай Бог, – капитан уже не видел Чары, она пропала в камнях, снова сел на дно окопа, приподнял рюкзак, рассматривая: не пробило ли где пулей? Рюкзак был цел. Панков выдернул из него флаг заставы, аккуратно свернул, рюкзак ткнул в угол и приказал радисту. – Рожков, связь с Бобровским!

Рожков, согнувшись над своим мудреным железным ящиком, начал вызывать старшего лейтенанта, голос его преобразился, сделался унылым, серым, лишенным жизни. Панков вновь выглянул из окопа. Стрельба практически смолкла, лишь кое-где сыро, растворяясь в наползавшем с Пянджа тумане, щелкали отдельные выстрелы, их можно было пересчитать, они не сливались друг с другом, да еще где-то далеко, на афганской стороне, ухнула граната – вполне возможно, взорвалась в неосторожных руках какого-нибудь юного душка, променявшего кишлачную школу на служение Аллаху, и далеко-далеко за спиной раздалась автоматная очередь. Это стреляли в кишлаке. Панков подумал о Юлии, о бабке Страшиле, и в сердце ему толкнулась тревога: как они там, русские люди?

Радист тем временем перестал бормотать, обрадованно вскинулся, позвал Панкова:

– Товарищ капитан, на проволоке – Бобровский!

Панков не удержался, хмыкнул, как и в прошлый раз – «На проволоке!» – взял в руку трубку рации и прокричал зычно, поняв, что связь плохая – Бобровский хоть и находится в полутора километрах от него, а тянуться к старшему лейтенанту далеко, эфир дырявый, в нем полно щелей и обрывов: