Книга Мой загадочный двойник - Джон Харвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне хотелось бы вырваться отсюда поскорее, но завтра отец весь день будет дома; по понедельникам он обычно уходит в девять, а потому не ожидает увидеть меня за завтраком. Дверь своей комнаты я за собой запру и оставлю на ней записку, чтобы меня не беспокоили, поскольку я приняла хлорал после бессонной ночи. Лили подождет до раннего вечера, а потом скажет домоправительнице, что беспокоится за меня. При благоприятном развитии событий мы с Феликсом получим преимущество в полдня: вряд ли слуги станут взламывать дверь до возвращения отца, а когда наконец взломают, он найдет на моем бюро письмо с сообщением, что я сбежала в Париж.
Мне безумно жаль оставлять тебя в такой тревоге, но, если меня поймают (а я стараюсь даже не думать об этом), у меня уже не будет никакой возможности сообщаться с тобой. Феликс клянется, что, если меня все-таки схватят и заточат, он не успокоится, пока не изыщет способа вызволить меня из плена.
Молись за меня. Напишу сразу, как только окажусь в безопасности.
Твоя любящая кузина
Розина
Гришем-Ярд
27 сентября 1882
Последние недели я пребывала в столь подавленном состоянии духа, что никак не могла начать новый дневник. Записывать мне решительно нечего, но попытаться все же надо, пока воля не покинула меня окончательно. Все утро я, по обыкновению, укладывала посылки для дяди, а во второй половине дня, пока он ходил на распродажу, присматривала за лавкой, где так и не появился ни один посетитель. Как медленно тянутся часы! Дни стремительно укорачиваются, и лавка кажется еще более мрачной и унылой, чем всегда.
В жизни не представляла, что книги могут производить столь тягостное впечатление. Я любила нашу маленькую библиотеку в Нитоне, умиротворяющий запах переплетных крышек и теплые цвета корешков с тускло-золотым тиснением, но здесь книги заражают все вокруг сыростью и плесенью. Невзирая на дядины старания проветривать помещения, страницы томов испещрены серовато-синими пятнами, похожими на шляпки поганок; споры плесени летают в воздухе и забивают дыхательные пути. И за все это время я не нашла здесь ни единой книги, которую мне хотелось бы прочитать.
Я пыталась смириться со своей участью, и я понимаю, что должна быть благодарна дяде, приютившему меня, но для него я всего лишь полезный работник, более дешевый и добросовестный, чем мальчишка, который раньше занимался посылками. Если бы я сказала: «Дядя, я умираю от тоски и одиночества», он не нашелся бы что ответить, а скорее всего, даже и не понял бы, о чем я.
Нет, еще одну зиму сидения в лавке за упаковкой книг для неизвестных мне пожилых священников я просто не вынесу. Но какой у меня выбор? Я не могу жить самостоятельно, пока не найду какое-нибудь постоянное занятие. Я продолжаю повторять себе, что надо бы обучиться машинописи; лучше уж целыми днями перепечатывать слова других людей, чем томиться здесь. Однако я ничего для этого не делаю — и все не соберусь написать мистеру Везереллу, чтобы спросить насчет завещания тети Вайды, которое наверняка уже утверждено, ведь скоро год, как она умерла.
Продолжаю спустя несколько времени. Я только сейчас очнулась от транса, в котором пристально смотрела на свое отражение в оконном стекле, пытаясь заставить его пошевелиться и заговорить со мной, как я часто делала в Нитоне, стоя перед зеркалом. Ах, если бы у меня была сестра! Сумей я вызвать Розину сейчас — что бы она сказала мне? Презрительно высмеяла бы за хандру и велела бы собрать все свое мужество и сделать хоть что-нибудь, чтобы выбраться из трясины уныния, — но что именно?
Как насчет двухсот фунтов, оставленных мне матушкой? Все в один голос говорят, что тратить свой капитал нельзя, но, по крайней мере, я бы немного посмотрела мир (Розина была бы рада за меня; надеюсь, и матушка тоже), а возможно, и нашла бы наконец друга. Нет, я все-таки напишу мистеру Везереллу — и напишу прямо сейчас, пока моя решимость не ослабла.
Гришем-Ярд
Понедельник, 2 октября 1882
К великому своему удивлению, сегодня утром я получила письмо из Плимута от некоего мистера Ловелла — в нем говорилось, что мистер Везерелл уже несколько месяцев болеет (отсюда задержка с улаживанием тетушкиных дел) и что на моем счете находится сумма в двести двенадцать фунтов одиннадцать шиллингов и восемь пенсов. К письму прилагался запечатанный пакет с надписью, гласящей: «Бумаги, отданные на хранение миссис Эмилией Феррарс 22 ноября 1867 года и оставленные для дальнейшего хранения по распоряжению мисс Вайды Редфорд от 7 июня 1871 года, в согласии с завещанием миссис Феррарс». В пакете оказалась пачка писем, перевязанных выцветшей голубой ленточкой; все они адресованы моей матушке в Вест-Хилл-коттедж, Неттлфорд.
Я снова и снова перечитывала письма Розины Вентворт, как в свое время, несомненно, делала моя матушка: местами листки протерлись насквозь на сгибах. Вот почему я назвала свою воображаемую сестру Розиной, — судя по всему, в детстве я случайно услышала разговор матушки и тети Вайды про нее, но по своему малолетству не поняла, о чем именно идет речь. Почему же они никогда не упоминали о Розине при мне? Удалось ей сбежать с Феликсом Мордаунтом или же отец все-таки поймал бедняжку и посадил под замок — а то и вовсе убил, как наверняка убил ее сестру? И если матушка хотела, чтобы эти письма оказались в моих руках по достижении мной совершеннолетия, разве она не оставила бы мне записку с объяснением — почему?
Возможно, она так и собиралась поступить, но сердце отказало прежде времени — она отослала пакет мистеру Везереллу всего за несколько недель до смерти. И не потому ль отослала, что предвидела свою скорую кончину? А все, что она оставила у тети Вайды, погибло вместе с нашим коттеджем.
Дядя Джозайя, разумеется, говорит, что в жизни не слышал ни о Розине Вентворт, ни о Феликсе Мордаунте, «но ведь столько лет прошло, моя дорогая, я вполне мог и забыть… если только ты не имеешь в виду доктора Мордаунта из Эйлсбери, теолога Яковинской эпохи, — у меня в задней комнате хранится неполное собрание его сочинений…» Он даже не изъявил желания прочитать письма.
Сегодня ближе к вечеру я отправилась на Портленд-плейс и долго бродила там, разглядывая огромные дома и гадая, в каком из них жила Розина. Там есть один, чей мрачный, неприветливый облик отвечает описанию, но утверждать что-либо с уверенностью нельзя.
Уже пробило одиннадцать, и в доме стоит мертвая тишина. У меня такое ощущение, будто многие дни я спала наяву и письма Розины разбудили меня. Я должна выяснить, что с ней сталось. Но как?
Вторник, 3 октября
Сегодня утром я написала мистеру Ловеллу письмо с вопросом, может ли он рассказать мне что-нибудь о Розине Вентворт или Феликсе Мордаунте? А едва я вернулась из почтовой конторы, как мне доставили в высшей степени странное письмо от него. В нем говорилось: «Если вы еще не вскрыли пакет, приложенный к вчерашнему моему посланию, я настоятельнейше прошу вас при первой же возможности вернуть мне оный нераспечатанным. И даже если вы уже ознакомились с содержимым пакета, я все равно буду глубоко вам признателен, коли вы мне его возвратите». Оказывается, письма Розины надлежало хранить вместе с другим запечатанным пакетом, который моя матушка отослала поверенному позже, и «согласно распоряжению вашей покойной матери пакет сей надлежало передать вам только и единственно при соблюдении некоего условия» — но какого именно, мистер Ловелл не уточнил.
