Книга Не трогай кошку - Мэри Стюарт

Не знаю, что выразил мой голос и лицо, но Эмори проглотил то, что хотел сказать, и снова откинулся в кресле. Он бросил на меня долгий, пронзительный взгляд. В данных обстоятельствах этот взгляд не доставил мне удовольствия, и я поспешно сказала:

– Эмори, вы с Джеймсом не могли бы сделать мне одолжение?

– Какое, например? – осмотрительно спросил он.

– Пойми меня правильно, но не могли бы вы оба не преследовать меня день-два? Просто не появляться в Эшли, пока я не приду в себя? Я не говорю категорически, что никогда не расторгну траст. Я не считаю, что вы должны оставить поместье, висящее, как сейчас, камнем на шее, но конечно, в этом и нет необходимости? Боже милосердный, вы даже не дали мне по советоваться с мистером Эмерсоном! А мне бы надо, или вам так не кажется? Еще неделя – дайте мне подумать неделю... – Помолчав, я сухо закончила: – Уж неделю-то вы можете протянуть на то, что выручили за лошадку и печатку?

Он встрепенулся, а потом вдруг рассмеялся:

– Если не вмешается полиция, сестрица Бриони.

– Не вмешается. Но лучше ты это брось, братец Эмори, а то я тебя удивлю. И не впутывай в это Кэти Андерхилл, а то я очень удивлю тебя, обещаю. – Я встала. – Я заварю чаю. Останешься?

В душе я надеялась, что он откажется, но недооценила своего троюродного брата. По-прежнему с улыбкой он откинулся в кресле.

– Спасибо, с удовольствием.

Он явно наслаждался ситуацией. Да, подумала я, идя на кухню, вот таков мой братец Эмори – ни тени сожаления или чувства вины за все, что, возможно, совершил. Таково самодовольство Эшли – и кто точно скажет, где оно переходит в преступные наклонности? Читая семейные записи, было о чем призадуматься: во многих отношениях тогда были дикие и неистовые времена, как, например, в дни грабителей-норманнов с их правом сильного или в дни их «культурных» двойников – элегантных бретеров и хулиганов из лондонской золотой молодежи восемнадцатого века. Это навело меня на мысли о Джеймсе и его резком переходе от виноватого раскаяния к облегчению. Я была права, подумала я, да, я была права. Все то ужасное, что было совершено с Кэти, и еще более ужасное с моим отцом – это дело рук Эмори. Эмори, а не Джеймса – это не мог быть он. Конечно, Джеймс был поставлен перед фактом и вынужден во всем следовать за своим братом.

А серебряная ручка с инициалами Дж. Э.? Можно найти ответ и на это. Эмори мог позаимствовать ее у брата и потерять на Ваккерсбергской дороге. Даже, может быть, Джеймс не терял ее, а искренне думал, что обронил в церковном дворе.

Когда я с подносом вошла в комнату, Эмори стоял у окна, держа в руках одну из книг Уильяма Эшли.

– Что это?

– Я осматривала запертые секции, – сказала я. – Нет, это не порно, так что можешь положить. Всего лишь Шекспир. Мне подумалось, что интересно перечитать «Ромео и Джульетту» после попыток Уильяма Эшли сыграть Ромео.

– Господи, зачем?

– Просто возникла такая мысль. Ты сахару по-прежнему кладешь три кусочка?

– Да, пожалуйста.

Он перевернул книгу и посмотрел на обложку.

– «Трагическая история Ромео и Джульетты». Хм. Это поэма, а не пьеса. Ты, кажется, сказала, Шекспир? Только послушай:

Бродячий францисканец, нищий и босой,

Чья ряса подпоясана веревкою простой, —

Но он не неуч был, как многие вокруг,

Имел он степень доктора божественных наук,

И в тайны естества проник своим умом,

Но большинство людей его считали колдуном.

– Во дает! – воскликнул Эмори. – Легко же они делали деньги в те времена, а? Да я напишу лучше!

– Что это? Дай-ка взглянуть!

Но он не слушал:

– Это же не может быть прологом или чем-то вроде, как думаешь? Вряд ли. Да это вовсе и не пьеса... Минутку, это даже не «Ромео»: тут написано «Ромеус». «Ромеус и Джульетта», и вовсе не Шекспир. Написано парнем по фамилии Брук.

– Брук?![8]– взвизгнула я.

Эмори удивленно взглянул на меня.

– Да. А что? Ты его знаешь?

Но я уже взяла себя в руки.

– Нет. Извини, просто я ошпарилась кипятком. Ничего. Возьми печенье. Ты что-то говорил?

– Это вовсе не пьеса Шекспира. Это поэма «Ромеус и Джульетта» Артура Брука, и написана – ого! В тысяча пятьсот шестьдесят втором году! – Он взволновался. – Да, интересно. Это могло быть источником для Шекспира. Не помню дат, но, черт возьми, это же задолго до Шекспира, а? Когда на трон взошла Елизавета?

Такие вещи мы в Эшли знали.

– В тысяча пятьсот пятьдесят восьмом, – неохотно ответила я. – Наверное, могло, но не знаю... Слушай, Эмори, положи книгу. Я еще не просмотрела ее и думаю, в таких делах надо быть осторожнее и позвать кого-нибудь, кто в этом понимает. Книга может оказаться ценной. Погоди, пока я все разузнаю. Не надо трепать страницы.

– «Может оказаться ценной»! Еще бы! Надо думать, издания тысяча пятьсот шестьдесят второго года стоят немало.

– Ну, не стоит считать цыплят раньше времени. Я сообщу тебе, Эмори. Прямо утром я напишу в Хартчарс или даже в Британский музей. Думаю, там...

– А почему бы не позвонить прямо сейчас, сию минуту? Разве тут нет никого, кто хоть что-нибудь в этом смыслит? А этот, как его, Лесли Оукер в Эшбери? Он, конечно, имеет представление.

– Не думаю... – неохотно начала я, но он не слушал. – Хоть взглянуть-то он может? Знаешь его номер?

Эмори уже взял телефонный справочник, так что дальше артачиться не имело смысла. Я назвала номер, Эмори придвинул к себе телефон и стал набирать. Его движения были торопливы от возбуждения. По крайней мере, подумала я, прихлебывая чай, я успею прочитать ее, пока не отошлю. Эмори вряд ли будет настаивать, чтобы я ее отдала. Судя по длине поэмы и очевидной занудности, чтение будет не слишком увлекательным, но я сделаю это, даже ценой бессонной ночи. Я не сомневалась, что это и есть «Ручей Уильяма».

Эмори быстро говорил по телефону:

– Да, Артур Брук, «Трагическая история Ромеуса и Джульетты, изначально написанная по-итальянски Банделлом, а ныне по-английски Артуром Бруком». Датировано тысяча пятьсот шестьдесят вторым годом. Тут написано внизу титульного листа по-итальянски: «In aedibus Richardi Tottelli Cum Privilegio». Да, да, совсем небольшая... Примерно четыре на восемь. В дубленой коже с коричневым обрезом. Нет, никаких надписей, кроме экслибриса владельца, и он тоже знаменателен. Поставлен Уильямом Эшли, его собственный экслибрис. Уильям умер... Дайте взглянуть... Он поднял бровь, глядя на меня, и я подсказала:

– В тысяча восемьсот тридцать пятом году.