Книга Герои русского парусного флота - Владимир Шигин

Первое время мореплавателям не везло. Ветры дули большей частью противные, затем и вовсе пошли непрерывные шторма со снежными метелями. Борясь с обледенением, целыми днями до полнейшего изнеможения рубили топорами лёд. Довелось пережить даже пожар. В одну из ночей внезапно вспыхнула балка над камбузом. И хотя огонь быстро потушили, весь дальнейший путь сидели на сухарях и солонине. Матросы рассказывали, что пожар произошёл из-за пакости охотского печника, таившего злобу на компанейского комиссара.

— Вернёмся живыми, повешу за ноги на первом суку! — ярился Хвостов, давясь прогорклым сухарём с червяками.

Матросы крестились. Этот точно не моргнёт, а повесит!

Впрочем, за время перехода случались вещи и похуже сгоревшего камбуза. Так, однажды в шторм начала быстро прибывать в трюм вода. Ни помпы, ни вёдра не помогали. Когда Хвостов с Давыдовым кинулись в трюм… мама родная! В местах, где доски должны были крепиться друг к дружке болтами, были лишь дырки, замазанные смолой! Кое-как скрепили чем было под рукой. В общем, плыли… Но вот наконец и заснеженные скалы Аляски. В бурунах прибоя предстала перед мореплавателями бухта Святого Павла, мрачная и величественная.

Из дневника Гаврилы Давыдова за 15 октября 1802 года: «На рассвете увидели мы остров Уналашку, состоящий из множества остроконечных гор, из которых иные покрыты были снегом… К утру ветр крепчал, а после полудни должно было взять другой риф у марселе. Ночью оный превратился в совершенную бурю… Порывы ветра были ужасны, жестокое волнение, с великой силою ударяя в судно, потрясало все его члены, и течь сделалась так велика, что вода в трюме прибывала, невзирая на беспрестанное выливание оной в обе помпы. Можно легко себе представить, какое действие производило сие над людьми, не приобыкшими к морским опасностям; страх принуждал их, не щадя своих сил, весьма усердно работать. Течь была в камбузе и с правой стороны около грот-люка, вероятно, от худого законопачения.

…К приумножению опасности груз в трюме тронулся, и балласт на носу двинулся на подветренную сторону. Однако около полуночи вода в трюме начала уменьшаться.

На рассвете буря казалась быть во всей своей ярости; от великой качки не можно было на палубе стоять, держась за что-нибудь. Люди от мокроты и работы у помп измучились, но не было возможности сему пособить; по утру, однако, начали они сменяться на две вахты… К ночи ветр начал стихать, и наконец заштилело».

Только в ноябре 1802 года наши путешественники прибыли к месту своего назначения. Давыдов пишет по этому поводу «Итак, мы в Америке! Я ступил уже на сей дикий и почти неизвестный берег, коего только желал достигнуть!»

НА АЛЯСКЕ

На диком берегу Хвостова с Давыдовым встречал хлебом-солью сам правитель американских колоний легендарный Александр Андреевич Баранов. Разорившийся когда-то сибирский купец, а затем приказчик шелеховской промысловой компании, он теперь уже двенадцать лет был единоличным владетелем огромного североамериканского края, в котором без всякого ущерба уместилось бы с полдюжины Англий.

Лысый и коренастый, свирепый и властный, Баранов был царём и богом Аляски. Историк оставил нам следующую характеристику правителя самого дальнего угла Российской империи: «Человек небразованный и грубый, но весьма умный и честный, горячий и настойчивый, страстью ревностию к славе и пользам Отечества, притом здоровья железного, трудолюбивый и переносливый, он с самыми ничтожными средствами умел покорить диких, всё далее и далее распространяя по этим берегам селения…»

Приходу судна правитель был рад чрезвычайно. Вот уже пять лет из России не было ни единой оказии с грузом. А ведь поселенцам как воздух нужны были порох и железо. К тому же не так давно индейцы захватили селение в Ситхе и напрочь его разорили. Нынче же и вовсе, осмелев, аборигены стали вести себя дерзко даже здесь, на Кадьяке. Да и мягкая рухлядь, которой вот уже какой год были доверху завалены все склады, начинала портиться. Поэтому радость поселенцев при виде входящего в бухту судна понять было можно. Едва ошвартовались, Баранов забрал обоих офицеров к себе, усадил за стол и не отпускал из-за него несколько суток кряду. Команда отчаянно гуляла в избах промышленников. Делалось это, как всегда, с драками и последующими объятьями.

Затем занялись разгрузкой «Елизаветы». От немедленного отплытия в обратный путь Хвостов отказался, сказав, что судно надо основательно чинить. Сообща с Барановым было решено, что «Елизавета» перезимует на Аляске, а по весне двинется к сибирским берегам.

Баранов этому обстоятельству был весьма рад. Никогда ранее не имев дела с кадровыми флотскими офицерами, он был просто потрясён их морскими познаниями, эрудицией и деловитостью. Не ограничиваясь своими обязанностями, друзья помогали правителю во всём: укрепляли по всем правилам фортификации крепость, обучали промышленников воинскому делу, строили крепкие лодки со шпангоутами и стрингерами. Не чинясь, сами часто брались за топор с пилою.

— Эх, Николенька да Гаврилушка, соколики вы мои золотыя! — обнимал Хвостова с Давыдовым правитель. — В вас теперича вся моя надёжа и опора! А потому желаю жаловать вам от компании и меня в подарок по тыще рублёв каждому!

В те времена, когда человек и алтыном сыт бывал, это была сумма почти сказочная. Но друзья на слова такие барановские лишь недоуменно переглянулись. Хвостов обнял старика за плечи:

— Мы, Ляксандр Андреич, не за деньги твои служим, но за присягу!

И тогда Баранов, тот самый Баранов, перед которым трепетали племена и народы… заплакал.

— Батюшка! Батюшка, Николай Александрыч! — говорил он, глотая слёзы. — Могу ли я когда-нибудь заплатить за ваши труды, ведь вы люди без интересу! Что я вам ни предлагаю, вы ничего не изволите принимать!

Иногда, в свободное от работы время, друзья рассматривали остров, ездили в стойбища к воинственным индейцам-колошам, где под восхищённые взгляды собравшихся лихо укладывали «боксами» на лопатки первых индейских силачей, а потом курили в вигвамах с вождями трубку мира. Тогда же индейцы сделали Хвостову на груди татуировку героя — орла, распростёршего крылья. Впрочем, не избегали друзья и попоек, которые тогда устраивались в Ситхе с чисто русским размахом. А какие певались там песни! А какие бывали там драки! Не раз и не два схватывался в кулаки и неистовый Хвостов. И хорошо, если рядом оказывался заботливый Давыдов, который был единственным, кто умел остановить своего буйного сотоварища. После драк противники, как правило, уже на второй день пили мировую, а потом ехали сообща на рыбалку и охоту.

В одной из особенно яростных застольных драк Хвостов в бешенстве проткнул своего соперника кортиком. Затем, потрясённый тем, с каким мужеством и хладнокровием промышленник перенёс ранение, он тут же насквозь пронзил тем же кортиком свою ногу:

— Вот гляди, такой-разэтакий, я не хуже тебя умею кровь терпеть!

И пусть читателя не пугают такие истории, просто таковыми были в те времена нравы на окраинах великой империи!

За невежество от Хвостова и Давыдова местным мореходам доставалось крепко. Как могли, они наскоро обучали шкиперов обращению с компасом и картой. Пытались они втолковать значимость грамотных мореходов и местным купцам, которые не имели «никакого уважения к мореходам своим, коих они часто бивали или заколачивали в каюту».