Книга Человек из паутины - Александр Етоев

Шамбордай снял с полки бутылку с жидкостью цвета спелой моркови и поставил ее на стол рядом с Ванечкиным «Агдамом».

– По звону даже сравни, – гвоздиком, вытащенным из пояса, ударил он по бутылкам. – Тут малиновый, а в твоей… – Шамбордай Лапшицкий открыл обе бутылки, принюхался. – А запах? Тут амброзия, здесь – портянка. – Чтобы окончательно победить Ванечку в этом споре, им самим и затеянном, Шамбордай вытащил из складок своей хламиды две походные граненые рюмки объемом в половину стакана каждая, в одну налил до краев свою морковного цвета жидкость, другую же наполнил «Агдамом». Выпил до дна из первой, также – целиком – из второй, поморщился, занюхал полой хламиды. – Земля и небо, – сказал он важно. – Каиново и авелево. – Затем внимательно посмотрел на Ванечку и голосом, не терпящим возражений, объявил: – Что ж, мой молодой друг, время дорого – пожалуй, начнем.

И уверенными движениями профессионала, как ударник на конвейерном производстве, стал снимать с полки и передавать Ванечке одну за другой бутылки, а бедный Ванечка, урывками утирая пот, уставлял ими необъятный стол.

– Это на богородичной, – по ходу дела комментировал Шамбордай Лапшицкий, – а это на майоране. Видел, мой огород? Не видел, еще увидишь. Там чего у меня только нет – и чайот, и стахис, и хрен, и чеснок, и спаржа. Ну, естественно – фенхель, чабер, иссоп, козелец, батат… На всем настаиваю, любая овощь в дело идет, ни одной травки мимо не пропускаю. Ночую даже, бывает, на огороде, когда, к примеру, хрущак японский, или трещалка спаржевая, или другой вредитель на насаждения покушается.

Когда стол был заставлен полностью, Шамбордай удовлетворенно на него посмотрел и сказал, потирая руки:

– С чего начнем? – И, не дожидаясь Ванечкиного ответа, взял в руки бутылку легкого, празднично-морозного цвета и разлил из нее по рюмкам. – Бухэ, – сказал он, когда разлил. – По-шамански, дословно – «сила».

Они выпили, и Лапшицкий сразу налил вторую.

– Бухэ бухэй, – поднял он вверх большой палец. Затем молча чокнулся с Ванечкой, не дождавшегося никаких комментариев и выглядевшего поэтому обалдело.

Когда выпили по третьей и по четвертой («бухэли» и «бухэлхэни»), Шамбордай объяснил Ванечке, рыщущему глазами по сторонам в поисках чего-нибудь закусить:

– Пока есть силы терпеть – терпи, пей не закусывая. Демоны пуще всего на свете боятся анорексии. Булемия же для демонов тот крючок, на который они и ловят нас, человеков.

– А существуют еще идропарастаты, то есть акварии, – рассказывал он Ванечке между четвертой и пятой, – сектанты, причащающиеся вместо вина водой. Эти – первые пособники демонов.

Ванечка его уже слушал плохо. Он глядел на странную фигуру в углу, вырезанную, быть может, из дерева, но скорее всего из кости. Кого-то ему эта фигура напоминала. Что-то было в ее лице знакомое, и если бы не шестая рюмка, которую, как и пять предыдущих, они выпили без всякой закуски, Ванечка бы вспомнил наверняка. В руке у костяного болвана был маленький граненый стакан. Лапшицкий заметил взгляд, с каким Ванечка разглядывает фигуру.

– Дмитриевич Иванович Менделеев, – подсказал он, – очень почитаемый в здешних местах святой. Эта его фигура вырезана из бивня мамонта, который мне подарили тунгусы. Видишь, стакан в руке у Дмитрия Ивановича? Я его каждый вечер наполняю «Русской особой», а утром на рассвете смотрю: если водки в стакане остается меньше, чем треть, значит днем предстоят какие-нибудь непредвиденные расходы или погода будет сухая и огород придется поливать чаще. – Шамбордай Лапшицкий с благоговейной торжественностью снял с плеча Дмитрия Ивановича несуществующую пылинку, затем открыл у висящей рядом на стенке инкрустированной кустодии резную деревянную дверцу и вынул одну за другой две книги. – А вот, брат мой, две книги, почитаемые мною не менее Библии и сочинений Монгуша Бораховича Кенин-Лопсана.

«Д.И.Менделеев. Алкоометрия, или Определение достоинства спиртов», – прочитал Ванечка название у первой.

«Винокурение», – прочитал он на второй, автором которой был также Д.И.Менделеев.

Шамбордай Михайлович одну книгу убрал в кустодию, другую же положил на невысокий пюпитр, установленный на деревянной треноге напротив его кумира. После вытащил из пояса медную лягушку-плевательницу, установил ее на пюпитре, обмакнул в плевательницу указательный палец и перелистал в книге несколько десятков страниц.

– Вот, послушай, – сказал он Ванечке, назидательно посмотрел на него и вознес вверх палец, требуя особенного внимания: – «Винокурение служит к превращению на месте производства продуктов земледелия (картофель, кукурузу, свеклу, хлебные зерна) в вещество (спирт) более ценное, менее, чем они, весящее и содержащее только (воду, углерод и водород) начала, получаемые растениями из воздуха, тогда как все почвенные начала (азотистые и зольные), определяющие плодородность почв, остаются в барде и могут служить для откармливания животных и удобрения почв. Отсюда ясно видно, что, продавая спирт вместо хлеба и других продуктов земледелия, сельские хозяева могут не только получить высший доход, не только предохранять землю от истощения, но и умножат количество разводимого скота…»

– Каково? – сказал он, прервавшись, чтобы наполнить очередную рюмку, по счету уже седьмую. – Такие люди, как Дмитрий Иванович, составили славу русской науки, русской истории и всего отечественного хозяйства. Сейчас таких людей мало. Я, ты, кто еще? Не Чубайс же. – Он поднял рюмку, посмотрел кумиру в костяные глаза и громко сказал: – За тебя, Дмитрий Иванович! – Выпил, выдохнул благовонный воздух и вернулся к раскрытой книге: – «Винокурение важно для России не только потому, что „веселие пити“ считается свойственным русскому народу, но и вследствие того, что винокурение составляет отрасль промышленности, издавна известную у нас, а при должном развитии могущую покрыть весь западноевропейский спрос на спирт, ибо нет страны в Европе, которая могла бы столь дешево и легко производить ныне хлебный и картофельный спирт, как Россия…»

– Не могу дальше, – сказал он, захлопнув книгу. – За Россию больно, до чего ее довели, сволочи. Скорей выпьем, не то расплачусь.

Они выпили по восьмой. Ванечка Вепсаревич всё ждал, когда же тот приступит к лечению, но Шамбордай упорно, как полжизни не ступавший на твердый берег капитан разбойничьей шхуны, накачивал себя алкоголем. Девятую они выпили молча. После десятой Шамбордай надел на себя странные какие-то ордена – Ванечка до этого таких никогда не видел, даже на Леониде Ильиче Брежневе.

– Это, – пояснил Шамбордай, – Орден Синей Ленты, а это – Интернациональный Орден добрых храмовников. Мне, как кавалеру и того и другого положено надевать их перед всяким рискованным предприятием. Лучше надеть заранее, пока ээрень-разведчик еще не вернулся, а то негоже встретить смерть без регалий – вдруг небесные тэнгэрины подумают, что я их пропил или потерял.

Ванечка – может, от выпитого, может, от пережитых волнений – почувствовал вдруг тревогу – не за себя, за Машеньку, бывшую рядом с ним и одновременно далекую, как Китай, и кажущуюся беззащитной и уязвимой без его, Ванечкиной, защиты. Тревогу усугубили слова, сказанные Лапшицким о смерти.