Книга Лилея - Елена Чудинова

— К чему сия отвратительная аллегория? — Казалось, покуда длился обстоятельный рассказ де Роскофа, молодой человек обрел спокойствие. Теперь он говорил без гнева, а перед тем внимал противнику своему старательно, быть может и противу своей воли.

— Полно, Вы не глупы и получали образование, я вижу, — перейдя с «ты» на обязательное обращение, господин де Роскоф отбросил и мягкую доверительность. — Природа Зла, коему Вы служите, паразитарна. Только потому в революционном котле еще так много крыс, что собратья Ваши сыты кровью дворян, крестьян, священников и шуанов. Чем меньше нас останется, тем скорей вы оборотитесь друг на дружку. Полагаю, что сперва кто-нибудь съест Дантона — скорей всего то будет Робеспьер.

— Робеспьер и Дантон — надежные союзники против бриссотинцев, — республиканец даже усмехнулся словам старого шуана.

— В марте оба мерзавца принимали «декрет» об их Чрезвычайном трибунале, об этой шайке убийц, — невольно вмешался в поддержку врагу де Ларошжаклен. — В апреле Робеспьер выгораживал Дантона, когда того поймали за руку на казнокрадстве.

— Робеспьер пожрет Дантона, — твердо возразил господин де Роскоф. — Когда б то было пристойно, я побился бы об заклад.

— Так Робеспьер и будет крысою-тигром? — спросил Ан-Анку. Казалось, куриозный спор с синим затянул всех.

— Быть может… Быть может и Робеспьер. Но скорей всего не он. Скорей всего крыса-тигр ныне — бойкой, но мелкой крысенок, вовсе еще безвестный. Едва ль мы ныне даже знаем его имя, — вздохнул де Роскоф.

— Но что станется, когда сей тигрокрыс пожрет всех собратьев, батюшка? — Нелли казалось, что свекор рассказывает страшную, но завораживающую вместе с тем сказку. Словно все понарошку рядом с этим человеком, а она опять — маленькая Нелли, которую всесильные взрослые оберегут от любого зла. Забытое, давнее, теплое чувство!

— Не забудь, крыса-тигр не может кормиться ничем, кроме плоти себе подобных! Пожравши всех у себя, он пойдет на иных. Будет война.

— Но война и ныне идет, — сказал кто-то из шуанов.

— Та будет всемирной войной, и докатится хоть до подножий Египетских пирамид. Сие, конечно, шутка, друзья мои, но война захватит многие страны и принесет неисчислимые беды народам. Одним вить отлична корабельная крыса-тигр от тигра-человека: последний наделен разумом! Подумайте, разум человеческий в теле людоеда! Его снедает не только жажда крови, но и жажда власти. Едва ль будет странным, если он захочет почестей больших, что довлели прежде венценосцам, возжаждет трона, того самого трона, ради ниспровержения коего все и затевалось!

— Революционер не станет вожделеть о троне, я слушал безумца! — Молодой синий резко взмахнул рукою, так, словно бы в ней была сабля.

— Когда падет голова Дантона, попытайся вспомнить сии слова, юноша. Когда на трон потомков Святого Людовика вскочит крыс-людоед, вспоминать уж будет поздно. — Господин де Роскоф повернулся спиною к синему.

Двое крестьян тут же нахлобучили на голову молодому человеку мешок.

— Ну мочи нету, чтоб синего видеть, да не убить, — заявила мадемуазель де Лескюр вослед республиканцу и сопровождавшим.

— Опять ты с глупостями, Туанетта, — отмахнулся де Ларошжаклен, впрочем, ласково улыбнувшись девушке. — Можете себе вообразить, сударыни, сия особа приучила своего жеребца, Геркулеса, валить синих с ног и добивать копытами.

— Ну, и чем оно плохо? — Девушка надула губы.

— Было б хорошо, когда б твой Геркулес делал сие без своей всадницы, — возразил де Ларошжаклен, очевидно для давний спор. — Воображаешь, тебя пуля не берет?

— Я по сту раз говорила, все у меня обдумано! В мужском наряде я не охочусь! Синий видит девицу, коли я сама не поднимаю пистолет, так с чего он станет стрелять? Легкая пожива сама идет в руки! А как подойдет, чтоб стащить меня с седла, так уж Геркулес не медлит!

— Расскажешь, как добилась своего фокуса? — спросила Катя. — В обмен и я кое-чего поведаю. Есть у меня свой табун далёко отсюда.

Юная особа кивнула. Казалось, неприязнь ее относилась только до одной Нелли. С Катей, напротив, с пары слов связало их приметное взаимное понимание.

Бивак, меж тем, изрядно опустел. Некоторые из шуанов поднялись наверх, другие занялись кто чем по отдаленным закоулкам пещеры. Подруги, господин де Роскоф, Ан Анку и Ларошжаклен только и остались у ледяной колонны.

— Прошу Вас, будьте снисходительны к нашей мадемуазель де Лескюр, дорогая мадам де Роскоф, — печально сказал де Ларошжаклен. — Не судите о ней строго, хоть Вы, я чаю, привыкли к иному поведению девиц.

— Много близких у ней убито? — тихо спросила Елена.

— Почти вся семья, боле десяти человек, живыми остались только два старших брата. Бабушка, мать, отец, незамужняя тетка, четыре маленьких сестры, трое братишек, из коих младшему был год. Ну, да довольно о том. Я приношу мои извинения: надобно было раньше озаботиться тем, что особы прекрасного полу, проделавшие столь длинный путь, нуждаются в отдыхе. В своей усадьбе я предложил бы гостьям совсем иные удобства, да усадьба моя, хоть и близко отсюда, но лежит в обгорелых руинах. Однако ж в сих пещерах не столь неприглядно, как покажется на первый взгляд. Вам будет удобно в пещере, называемой нами обыкновенно Монашескими палатами. Там частенько ночуют братья либо сестры.

Нелли вправду ощутила вдруг усталость. Однако ж у нее мелькнула мысль, что обязательность Ларошжаклена вызвана отчасти тем, что он хочет переговорить с ее свекром сугубо.

Монашеские палаты оказались двумя низенькими пещерками, прилипшими друг к другу, словно две разделенных аркою части комнаты. В каждую вел при том свой ход из общей залы. Там впрямь нашлось все необходимое для отдыха и туалета. Кроватями служили даже не вязанки прутьев, а набитые водорослями тюфяки. Немало смешным показалось, что среди тюфяков из грубой саржи либо мешковины один был из гобеленовой ткани, с узором из гроздов винограда и роз. Впрочем, умываться предлагалось из кувшина замечательного севрского фарфора над деревянною лоханкой. Причудливый обиход войны!

Катя, как сорока падкая до яркого, тут же устроилась на гобеленовом тюфяке.

Утомленные путешествием, обеи подруги Елены уж через несколько минут уснули. К ней же сон пришел не вдруг. Долго лежала она в полумраке, разбавленном лишь слабым мерцанием самодельной лампадки под деревянным Распятьем, за которое заткнута была сухая веточка можжевельника. Сколь переполненной тревогами и радостями казалась ее душа! Свекор жив, Роман теперь куда ближе, чем казался все странствие, но все же так тревожно далек! Волнения Нелли утихали постепенно, словно буря на воде. На душе сделалось тихо. Веки смежились, но прежде, чем молодая женщина погрузилась в сон, на грани сна и яви, ей вновь привиделся человек, преследуемый синими собаками.

ГЛАВА XIX

Хоть уснула Нелли и позже подруг, но проснулась раньше. Немного жутким было сие пробуждение: темнота вокруг была не простой темнотою, но какой-то особенною. В дому самой глухою осенней ночью тысяча звуков обступает снаружи человеческое жилье. Ветер стучит оконными рамами и воет в трубах, а коли нету ветра, так слышней звуки скотного двора, журчит где-то вода, подают голоса ночные птицы, пробирается за своими делами малое зверье… Здесь же мрак был тяжек, словно каменный. Да он и был каменный! Многопудовый камень отделял их от всего живого. Брр, ровно в Аиде в каком!