Книга Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

— Как вы думаете, понравилась бы Сезанну ее музыка? — спросила наконец Сара.

— Он бы ее возненавидел, — произнес Стивен тоном судьи, выносящего приговор.

— Означает ли это, что в глубине души вы тоже ненавидите ее музыку?

— Бывает.

— «Предпочтешь влачить эту не-жизнь? Сбежишь в пустыню?» — неожиданно для себя процитировала Сара.

После этой фразы молчали долго. Стивен задавался вопросом, сможет ли он ее простить. Решил, что сможет, проворчал:

— Откуда сбегать? Не припомню, чтоб я еще где-нибудь жил.

И опять Сара слишком поспешно брякнула, снова все испортив:

— Мне тоже казалось, что я годами не покидала пустыню.

Стивен чувствовал себя дискомфортно, не желал контакта с эмоционально неустойчивой и, как ему казалось, предъявляющей какие-то претензии Сарой.

— Значит, вы и сейчас в пустыне? — спросил он, ожидая реального ответа.

Сара ускорила шаг. Чувствуя, что разговор пошел в неверном направлении, она попыталась внести в него нотку юмора.

— Многие не покидают пустыни. Во всяком случае, то, что в условных обозначениях на картах называется «иные пустыни». Не песчаные, типа Аравийской, а другие. Песчаные — как бы абсолютные, а остальные — там какие-то градации, какие-то послабления.

На это он ничего не ответил. Они еще ускорили шаг, но промаялись еще добрых двадцать минут, пока дошли до городской площади. Здесь Стивен оставил Сару. Едва кивнув и натянуто улыбнувшись, он чуть ли не бегом скрылся в дверях гостиницы, с явным облегчением, втянув зад и ссутулившись, как будто стараясь сделаться незаметнее. Нет в мире женщины, которая бы когда-нибудь не наблюдала явных признаков облегчения в поведении избавившегося от ее общества мужчины. Сара поняла, что внушила ему мысль о своей влюбленности в него. Что можно вообразить себе хуже этого? Конец самому драгоценному, дружбе со Стивеном! В тысячу раз более ценному, чем влюбленность или любовь, чем подтянутый лейтенантик. Как это перенести? Сама все испортила! До сего дня — открытость, честность, простота отношений. А теперь…

Среди расстройства застала ее врасплох еще одна мысль: лишь недавно — но теперь казалось, что с тех пор прошли месяцы, если не годы — она могла доверить Стивену все, что угодно. И доверяла. В те блаженные дни, перед первым визитом в его дом, она могла, беззаботно смеясь, заметить мимоходом: «Стивен, знаете, такая глупость — я как девчонка влюбилась в пацана, что вы на это скажете?» Или: «Да бросьте, Стивен, я ведь, в конце концов, вовсе в вас не влюблена…» А сейчас… Да, лучший период их отношений позади.

На тротуаре перед кафе полно народу, но Сара не желает ни с кем общаться. Билл, однако, не хочет ее упустить. Он сидит с пухлым темнокожим мужчиной, очевидно, американцем, улыбается и призывно машет Саре. Она собралась мило улыбнуться и, сделав ручкой, проследовать дальше, но Билл уже представляет незнакомца, как будто знакомя своего друга с матерью.

— Сара, куда вы исчезли? — И, повернувшись к приятелю: — Я с ней очень дружу. С нею не соскучишься.

Сара задержала на лице улыбку, опустилась на самый краешек стула, адресовала улыбку темнокожему толстяку, которого, как оказалось, звали Джеком и который ставил последнюю пьесу, в которой участвовал Билл. Билл подал эту информацию так, будто предложил Саре лакомый кусочек, однако, не без внутреннего беспокойства, ибо опасался, что выбрал неверный подход. Это беспокойство вызвало жалость в сердце Сары, смешную, жалкую. Джек ей, однако, не понравился с первого взгляда. Как будто это имело какое-то значение.

— Я тут в поездке по югу Франции. Вчера встретил в Марселе Билла, он меня пригласил, и вот — вуаля! — Он охватил одним словечком всю Францию.

Снова накатила душная волна ревности. После полуночи Билл был в Бель-Ривьере. Значит, если он ездил в Марсель — с кем? — это означало, что… Сара, Сара, хватит, довольно…

Билл заметил ее реакцию, глаза его торжествующе блеснули. Снова она в его власти. Сара же думала: «Стивен, Стивен… Главное — не потерять Стивена».

— Извините, у меня дела. — Она поднялась со стула. Улыбнувшись Джеку и не обращая внимания на Билла, быстрым шагом направилась в отель. Шла, как в тумане, глаза застилали слезы. В холле столкнулась с Генри, выходящим наружу. По счастью, источник света оказался сзади нее.

— После ланча будете здесь? — напал на нее Генри.

— Ох, и странная у меня роль…

— Согласен. Что поделаешь. В контракте не оговорено, но, уверяю вас, необходимо. Очень прошу.

Решившись не спать, а обдумать, как лучше поступить со Стивеном, она принялась расхаживать по комнате, то и дело натыкаясь на мебель, роняя что-либо или опрокидывая. Сара думала: «Нет, не могла я сказать ему: „Да, я влюбилась в этого молодого человека"». Как же, предосудительная слабость! Между тем тысячи старух… да что там тысячи — миллионы! — маются влюбленностью, стыдясь ее и скрывая. Приходится скрывать. Представить себе, к примеру, дом престарелых, полный стариков и старух, половина которых облизывается на молодого водителя их микроавтобуса, а другая — на смазливую повариху. Тайный ад, полный призраков потерянных чувств… Над ними посмеиваются… а потом те, кто посмеивается, сами попадаются на эту же удочку.

Она свалилась на постель, заснула и проснулась в слезах.

В нормальную рабочую обстановку ее вернуло такси — не хотелось в такую жару идти пешком.

Она села под деревом. Подошел Генри. Поздняя музыка Жюли, холодная и возвышенная, хватала за душу.

— Боже, как прекрасно, — пробормотал Генри сквозь слезы.

— Странно, с какой легкостью мы поддаемся музыке, — отозвалась Сара, глаза которой тоже увлажнились.

Генри принял позу бегуна перед стартом: согнулся, полуприсел, зарылся пальцами одной руки в кучу опавших листьев, чтобы придать себе устойчивость. Он остановил взгляд на ее лице.

— Вы общаетесь с парнем, который с двенадцати лет практически ничего, кроме попсы, не слушал, мадам.

— И вы хотите сказать, что это вам ничуть не повредило?

— Как знать, что нам вредит, а что нет…

— Музыка может обострить эмоции.

— Вам виднее. — Он вскочил. — Спасибо, что пришли. Ценю. — И Генри унесся прочь.

Затем прошлись по более эмоциональной и куда менее отстраненной музыке первого периода, после чего под все тот же неумолчный аккомпанемент цикад вернулись к поздней. Прослушивание музыки Жюли в отрыве от эволюционной последовательности беспокоило, расстраивало, даже ранило, как будто певцы позволяли себе умышленный цинизм. В конце повторили песню:

Я сказала: не жить мне, коль покинешь меня —

Ты не слушал.

Но, покинув меня, заберешь ты с собой мою жизнь.

Слово «жизнь» сбивало, скручивало свою ноту на блюзовый манер. Интересно, что музыка полуострова Индостан, Аравийского полуострова — вообще восточная — изобилует «скрученными» нотами, там «прямую» с трудом сыщешь. В нашей же музыке одна «гнутая» нота задевает струны сердца.