Книга Орлеан - Юрий Арабов

Его начало лихорадить. Чтобы справиться с внутренней дрожью, он начал фонтанировать идеями.

– Глауберова соль, – выдохнул он, открывая толстый том справочника по минералам, заложенный на середине. – Эту соль можно добывать из соленых озер. Соленых озер у нас много в степи, например, в Сибири и на Алтае. Как вам эта идея? Глауберовый город на берегу глауберового озера? Эта соль архиполезна для желудка. И вам нужно ею лечиться, и мне… Всем коммунистам надо лечиться. Что вы об этом думаете?

– Лечиться нужно, – опять тонко, нараспев одобрил предложение Дзержинский. – Но предатели нам мешают. А отсутствие ресурсов подрубает крылья. У нас уже нет крыльев!

– Вы опять ничего не поняли, – тяжело вздохнул Ленин. – Ведь всё теперь завертелось. За какую-то пару месяцев старушка Русь пришла в движение. Рабочих и крестьян у нас достаточно. К нам уже идут зарубежные капиталисты, и скоро в казне появится валюта… Мы обречены на экономическое процветание. Накормим народ и начнем строить.

Дзержинский на это ничего не сказал. Он понял, что разговор идет о нэпе, в него никто не верил, кроме Ильича. Люди формации, к которой принадлежал Феликс, несмотря на свою вынужденную жестокость, еще продолжали мыслить внеклассовыми моральными категориями, и когда Старик отменил продразверстку и вслед за ней пал военный коммунизм, то сразу же встал вопрос: а зачем были принесены столь сокрушительные жертвы? Зачем одна часть необъятной страны накинулась на другую? Всё для того, чтобы реанимировать погребенный ранее, ославленный и оплеванный капитализм?

– Да не было в России никакого капитализма! – прокричал Ленин, как будто читая его мысли. – О чем вы, Феликс? Революция продолжается, и вы, ее Дон Кихот, без работы не останетесь.

– Да я хоть сейчас могу подать рапорт о своем увольнении, – неожиданно сухо сказал Дзержинский, оставив распевные интонации пастора.

– Почему? – стараясь держать себя в руках, спросил Ильич.

– Предательство, – повторил Феликс почти шепотом.

Это уже становилось невыносимым. Ленин знал о его крылатом высказывании, что террор уничтожает способность предавать. Однажды между ними даже зашел интересный разговор за шахматами, когда Феликс, обдумывая очередной ход, вдруг брякнул, что если бы Христос развернул террор против своих учеников, то предательства Иуды не состоялось бы.

– Опять вы за свое, – тяжело вздохнул Ильич. – И кто же теперь… Кто теперь нас предал?

– Это будет очень тяжело для вас… Слишком тяжело знать всю правду. Я не могу сказать. Пока не могу. Не спрашивайте, – пробормотал Феликс, стараясь не смотреть собеседнику в глаза.

– Лучше подумайте о названии этого города, – сказал Ленин, тяжело дыша и пытаясь переключить его мозги из подозрительного в созидательный план, – города глауберовой соли и просторных чистых улиц.

Он сел за письменный стол и схватился руками за голову. Некоторое время оба напряженно молчали.

– Сегодня я договорился о первой концессии с одним энергичным до неприличности американцем. Экономическая блокада прорвана. Этот мальчишка годится мне в сыновья, но я в него поверил… Арманд Хаммер. Кто он?

Дзержинский был готов к этому вопросу. Он ехал к Ильичу именно из-за энергичного американца и теперь, дождавшись возможности отчета, медлил, оттягивая свой триумф. Только горько хмыкнул и поджал без того тонкие губы.

– В каком смысле? – не понял Ленин, потому что с первого раза не смог расшифровать этот хмык.

– Во всех, – сказал Дзержинский. – С ним спит наш агент.

– Гм… И какого пола наш агент? – на всякий случай поинтересовался Ильич.

– У агентов нет пола. – В голосе Феликса послышалась настоящая непридуманная боль. – Девушка из гостиницы. Она изображает уборщицу. Но она, конечно же, не уборщица. И совсем не девушка.

– И что же? – с ужасом спросил Ильич, ожидая чудовищной новости, которая вот-вот должна была на него обрушиться.

– Арманд Хаммер… Вам не кажется странным это имя?..

– Мне – нет. А вам?

– Arm and hammer, – прозвенел в тишине напряженный голос Дзержинского. – Разве вы не помните, что такое “arm and hammer”?

– Серп и молот… – обескураженно произнес Ленин.

Его сломали не сами эти слова, а то, что он, полиглот, энциклопедист и умница, прозевал тайное значение имени и фамилии доктора Хаммера. А разгадал их какой-то шляхтич, пусть и поставленный на важное государственное дело.

– Серп и молот, – насмешливо повторил Дзержинский. – Вы когда-нибудь встречали человека по имени Серп и Молот? Я не встречал. Этот человек – фикция, зеро, ноль. Он плод нашего голодного воображения и всеобщей тотальной нищеты.

– Но я его видел сам, Феликс, – вступился Ильич за самого себя. – Он сидел в этом кресле. Жал мне руку. Говорил какие-то слова… Более того, Людвиг Мартенс дал ему прекрасные рекомендации.

– Людвиг Мартенс… Социалист Людвиг Мартенс! – язвительно пропел Феликс Эдмундович, возвышая голос.

И это был уже не Феликс. Это был дух изгнания и мести. За его худой спиной, позвонки которой просвечивали через истертую гимнастерку, показались крылья. Так, во всяком случае, представилось Владимиру Ильичу.

– Отец этого Арманда Хаммера был арестован за аборт, в результате которого погибла женщина, – продолжал вбивать гвозди Феликс в умную голову Старика. – А первоначальный капитал прыткий юноша сделал на якобы лечебной настойке имбиря, выполненной на чистом спирте. Эту настойку он отправлял бутлегерам галлонами, и они опаивали ею трудовой народ в подпольных питейных заведениях, потому что в США – сухой закон. Из Америки пришлось уехать, потому что нашему Серпу и Молоту грозил длительный тюремный срок… – Дзержинский начал задыхаться. – Я его арестую, этого подлеца! – простонал он.

– Да наплевать, – неожиданно спокойно заметил Ленин. – Наплевать и забыть.

Он, сидя за письменным столом, начал раскачиваться на любимом плетеном кресле, с которым не расставался и на заседаниях Совнаркома. Поставил его на задние ножки, оторвав от пола передние. И в этом неустойчивом равновесии продолжал сидеть, снисходительно поглядывая на Феликса.

– Хорошо. Наплевать, – тут же согласился с ним Дзержинский, убавив голос до шепота.

– Я готов работать хоть с чертом, если это послужит делу.

– Вам виднее про черта, Владимир Ильич. Мое дело предупредить, – сказал Феликс.

– Именно. Предупредить, – повторил Ленин, о чем-то тяжело раздумывая. – Он в какой гостинице живет?

– В «Савое». Жуткая дыра.

– А мы переселим его во Дворец сахарного короля, – предложил Ильич. – Там почище, и следить за этим субчиком будет сподручнее. Вы не находите?

Феликс вынужденно кивнул. Дворцом сахарного короля назывался особняк купца Харитоненко, торговавшего до революции сахарной свеклой и нажившего на этом деле около четверти миллиарда долларов. Туда теперь селили иностранцев, к которым советская власть проявляла бдительный интерес вплоть до круглосуточной слежки: английского финансиста Лесли Уркарта, американскую писательницу Клэр Шеридан, бизнесмена Вашингтона Вандерлипа, положившего свой глаз на нефтяные месторождения Камчатки…