Книга Фактор Николь - Елена Стяжкина

Когда их хватали, мать Костенко стала страшно кричать: «Не пущу! Дайте хоть одеть! Кофты ж ненадеванные, юбки ж шитые…» А мама Веры Ивановны не кричала, билась только. Головой об тын. А самой Вере Ивановне тогда подумалось, что у нее тоже есть кофта ненадеванная, купленная на вырост, но уже почти. И в этой кофте по мосту было бы в самый раз. И красиво, и все бы увидели, что живет Вера Ивановна с братом Шурой и мамой-разведенкой совсем не хуже других.

По мосту фрицы ехали медленно. Детям кричали: «Шнеллер!» Этот «шнеллер» Вера Ивановна потом окончательно дослушала в кино. Было еще слово с неприличными буквами. Что-то вроде «Нахворн!». Но его в кино не говорили. И слово вроде забылось… А вот – не забылось. Осталось непроясненным.

Непроясненным. Как Викуся, которая не клей. И для которой Вера Ивановна – не фриц. Отпустила Семена. Выгнала даже. Чтоб ноги твоей… Изменник…. На кафедре посоветовали написать письмо Семену на службу. Вера Ивановна написала. Так все делали.

А Викуся подстерегла Светку-разлучницу и сильно ее покусала. Не так, как потом Веру Ивановну американская собака, а значительно меньше, но все равно – до крови и даже до одного шва. А Семен – ничего… Простил. Всем простил. И Викуся стала к ним ходить… К Семену и Светке… А Анжелочка – нет. Анжелочке Вера Ивановна запретила строго-настрого.

Анжелочка была послушная. И поэтому ей повезло с индейцем, овощным магазином, экологически чистыми продуктами и рождением девочки Саманты. Хотя против Саманты Вера Ивановна выступала категорически. В каждом письме и телефонном разговоре. Поздние роды – это очень вредно. Вера Ивановна приводила в пример себя. Но – как исключение. В качестве правила она посылала выписки из медицинских журналов, в которых подробно анализировалась зависимость внутриутробных уродств от возраста родителей. Чем старше, тем опаснее! Чем старше, тем хуже! Тем более что в Америке была такая сильная социальная защита… Такая сильная, что правильнее было надеяться на государство, а не на детей…

Потом еще это имя… Вера Ивановна не сразу поняла заковыку. А когда поняла, то внучка уже вовсю отвлекалась на влажное и тревожное «Сёма». Квартерон, конечно, Анжелочкиной хитрости не понял. Звал дочку, как у них принято, Сэм. Но и это «Сэм» было прямо как нож по сердцу.

Вера Ивановна хотела спросить у Анжелочки – как же так? Но не решилась. Из «Как же так?» могло вырасти все что угодно. А из этого «угодного» – прошлое, а из прошлого – анкета, оккупированная территория, мать – никакая не разведенка, а жена «врага народа». Из прошлого мог вылезти такой страх и ужас, который был по силам только ей самой, Вере Ивановне. Доценту и специалисту по рабочему движению.

С другой стороны, что в том плохого, если Анжелочка любила папу? Ничего плохого. Вера Ивановна так и сказала своей родине: «Отца надо любить и уважать!» А вместо родины ей почему-то ответил Семен. Явился среди ночи, сел в ногах, кашлянул деликатно и хотел даже взять за руку – мол, ничего, Вера, ничего, только вот…

Он всегда был такой нерешительный, что Вера Ивановна удивлялась: как ловит бандитов? Как стреляет на задержаниях?

Что «только вот»? Что? Вера Ивановна так и села в постели. От возмущения. Она не любила, когда кто-то вмешивался в ее разговоры с родиной. Тем более Семен… Тридцать лет не являлся! А тут – нате, получите… И зачастил. Из ночи в ночь. Из ночи в ночь… Целый год… Стыдно даже кому-то рассказывать. Вера Ивановна и не рассказывала, конечно. Подруг не было. А Викуся… Та заставила бы молиться, потащила бы в церковь. К исповеди. К причастию. А зачем все это Вере Ивановне, если она была совсем не против? Пусть приходит… Сна не жалко, тем более что сна и не было как будто.

Вместо сна в последний год была обида. Анжелочка… Викуся… И страна… Все они пошли не по тому пути… Вера Ивановна хотела им всем подсказать. Огромный опыт! В том числе и преподавательской деятельности. Для страны она даже писала письма. На конвертах, по привычке, выводила «ЦК…» Но вовремя спохватывалась и писала просто: «Президенту». Викусю увещевала, с мужем ее разговаривала, внуков к себе стала брать. Спасать и воспитывать…

Ничего. Не проходило никак это Викусино увлечение православием. Хоть лопни!

С Анжелочкой было и того хуже. К себе больше не звала. Домой не приезжала… А почему не звала? Ведь, кроме пользы и кучи денег, Вера Ивановна ей там, в Америке, ничего не сделала… Что домой не приезжала… это Вера Ивановна понять как раз могла: какой дом, если бардак и бандитизм? И беззаконие везде…

Нечего ей здесь делать, Анжелочке. И Саманте – нечего.

Но позвонить-то можно? Спросить, как там мать, сестра, племянники? Ведь не хлебом единым! Не хлебом, пусть и с колбасой и с ежемесячными переводами, ведь не письмами же по этой дурацкой компьютерной почте!

Вера Ивановна пробовала изучить все это дело, но оказалось, что премудростей много, учителей толковых нет и пользы – чуть… Вера Ивановна любила только гуманитарные науки. Точные ее пугали. А естественные не давались. Больше всего из естественных не давались коровы. Их Вера Ивановна с детства ненавидела. А брат Шурик – любил. И мама – любила. И всё заискивала перед ними: «Миленькие, кормилицы, родненькие, красавицы…»

Для Веры Ивановны мама таких слов не находила. Это было правильно, потом что от коров – молоко, масло и прочий прибавочный продукт, а от Веры Ивановны – одни убытки. Хотя и росла она медленно, и размер у нее с двенадцати лет почти не менялся, и ела мало. Но одно дело – есть мало самой, другое – давать еду другим. Конфликт между потреблением и производством был налицо.

Семен очень смеялся. Жалел, что Вера Ивановна ему раньше об этой своей теории не рассказала. Конечно! Она бы рассказала, а он бы ее – в тюрьму! За антисоветчину! Времена тогда были такие. Не времена, а сплошное первое апреля…

Викуся носила Анжелочкины письма и фотографии. И по черновику Веры Ивановны писала ответ. А как было бы хорошо без всех этих посредников – компьютеров, Викуси, ее любопытного мужа. Просто в конверте, как Президенту… Как от Президента. «Ваше письмо получено и будет рассмотрено. Спасибо».

Другое дело, правильное дело. Внизу, в подъезде, почтовый ящик. Ключик на брелке американском. И чтобы сердце замерло от ожидания, и чтобы дома, за столом, под чаёк, рассматривать аккуратные Анжелочкины строчки.

Так нет! И уважения никакого нет!

И чего только на это кладбище принесло? Хорошее ли дело – сидеть на лавке посреди могил? Правильное ли? А если не правильное, то к чему здесь эти лавки, плохо покрашенные в неприличный для такого места желтый цвет?..

– Мама, это директор, как ты хотела… – сказала Викуся и спряталась за спиной крупной женщины в брючном костюме.

И костюм этот Вера Ивановна сразу же осудила. Вместе с лавками, собой, поведением Викуси… Брюки на кладбище? Зачем? Ямы рыть?.. А где лопата?

– Мама, это Эльвира Яковлевна. Директор! Как ты просила! – настойчиво говорила Викуся. – Она завтра… Завтра покажет нам план. Мне… Я приеду и разберусь…

– Давно не были? Не беспокойтесь, девочки, – сказала Эльвира Яковлевна. – У нас все под контролем. Я сейчас уезжаю в мэрию, а завтра…