Книга Урусут - Дмитрий Рыков

Древоделя нашел примятую травку на пригорке, сел поудобнее. Алтанку жалко. Илыгмыш сказал: «Если не берем с собой жен и детей – значит, проявляем неуверенность в победе». Вот и тащат все свои семейства. Ну, а коли наоборот? Олегу – череп надвое, а супружница – уж и не первой юности, и не красавица писаная, вряд ли в гарем султанский попадет – холопкой на кухню к какому-нибудь купцу, и вся недолга.

Белый Лоб – заложник всех своих обещаний. Пообещал служить хану – вот и сабля, не раз обагренная кровью таких же чужеземцев, как и он сам, висит на боку. Выходившему раненого юнца в вонючем зиндане старику пообещал взять в жены его внучку – вот она, поит лечебным козлиным молоком правнучку лекаря. Хорошо, говорят, старикашка кипяточком на стене Кремля белокаменного получил! Уж потом не помогли ни травки, ни заклинания!

А девка – что, девка годная. И любит, как кошка, и в руках все горит. У них, у монголов, бабы весь быт на себе и держат, пока мужики то скот на дальние пастбища гоняют, то народы соседние рубят. И до чего же людишки странные, иногда как дети! Нож в огонь не то, что бросить – так, пламени коснуться – смертный грех. Наступил на порог юрты – сразу голова с плеч. Опереться на кнут, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть изо рта пищу, тронуть хлыстом стрелы, дать кость собаке, мозжечок перед этим не высосав – грех несмываемый. А убивать безоружных людей, да что там – детей и стариков – прямо забава какая-то. Увидев плохой сон, монгол может вскочить на коня и мчаться в степь, от него убегая. Половина – мусульмане, а пьют каждый день, да так, что потом валяются в щедро разбросанном по стойбищу зеленом конском навозе. Захотел – исполнил намаз, забыл или лень – ну и ладно. О загробной жизни считают, что так же у них будут там табуны и наложницы. А пуще всего боятся сглаза. Оружие шаману заговаривать свозят повозками. У всех есть миски, но поесть из общего котла руками – нормально. «Помыть» в общем котле свою миску – тоже нормально.

И всюду лесть, почитание начальства, ползание на животе, падание ниц, стояние на коленях. Из юрты бека, кроме как ползком и жопой назад, и сотник не выберется. Олег сразу прикинулся дурачком, у моего народа, мол, другие нравы, ваших я не знаю и по-вашему не умею. Заставили бы, конечно, со временем, но оглан его любил, и он это помнил. Как только бесерменская рать вернулась с Руси, Илыгмыш возжелал на свою поросль воочию наблюдать. Оказывается, из тех сирот, что тренировались рядом с древоделей, готовили будущих смертников-баатуров – прослышал повелитель, что у Тимур-Ленга подобный отряд есть, вот ему и своего захотелось. Олежка, зная, что поганые Москву дотла сожгли и людей вырезали, пришел в такую ярость, что устроил не представление, а побоище. Одной деревянной палкой переколотил всех других пацанов, а когда, кто постарше, ворованным во Владимирском княжестве фряжским вином опившись, полез свою удаль доказывать, то тут уж начал бить в смерть – своих-то соучеников вроде всех знал и кое с кем дружил.

Остановил жестокую драку Туглай – сгреб в охапку и все бормотал где-то выученное русское слово «прости» на ухо мальчишке, все «прости» да «прости», так что и обмяк плотницкий сын, скорее от удивления. А Илыгмышу что – ревел от счастья, хлопал себя по бедрам, приказал напоить Белого Лба пшеничной бузой, так и проспал он двое суток кряду. А потом уж и была одна только мечта – чтобы десять лет минули быстрее.

Сначала шли постоянные занятия, два-три года, одинаковые, пустые, никчемные дни. Если дети в силу возраста еще могли игры устраивать, то Олег просто сидел и смотрел в степь, размышляя о своем. Одно развлечение, правда, придумал. Целый котел ему бы никто не дал, так он вырыл яму, укрепил стены обожженной глиной, чтобы жидкость не пропускала – натаскает воды, потом разом набросает раскаленных камней, разденется, плюхнется и сидит, радуется. Еще тройку камушков на берегу оставит и одёжу на них положит – пущай вши жарятся, не все же ногтями, как варвары, выковыривать. Хихикали над ним, хихикали, да оставили в покое. Что уважал этот дикий народ? Силу. А сила у него имелась. Только свое плотницкое умение старался никак не выказывать – ну их к лешему, иначе обязательно придумают какую-либо замятню.

И не такое у них оказалось богатое богатство – да, табуны скота, да, кажется, еды на тысячелетия, но скот-то в основном – беков да нойонов, простой степняк утром просяную кашку сварит, да вечером еще разок – вот и вся пища. Летом мяса стараются не есть, одним молоком обходятся, а уж если непогода какая… Вот, один старик сказывал: выпал у них как-то град, сыпал и сыпал, навалил в человеческий рост – сгнила вся трава, не говоря, сколько от холода скотины полегло. И одну лошадку забьют, сожрут потихонечку, а косточки ее перетрут – и на корм другой скотинушке, вот год и пережили.

Так стройте дома, вашу мать, пашите землю! Нет, «степной обычай» мешает – легче собрать ватагу удальцов, да отбить худобу у соседнего племени, а людей перебить. А после появился такой Темучин, позже известный как Чингисхан, так он решил, что не монголы друг у друга будут скот уводить, а, наоборот, объединятся степняки, и завоюют все народы, и заберут у всякого, что есть ценного – у кого и вправду табуны, а у кого рабов-рабынь, серебро-золото да ремесленников-умелые руки. Эх, ну до чего же паразитные паразиты! Холодно-голодно им, тудыть-растудыть…

II

Однажды оглану понадобилось в Сарай, и взял он с собой Олежку – ну, это не диво, мало ли для каких нужд? – но еще и Алтантуяа. Ох, тут у Белого Лба сердечко и защемило! Обещали архиепископа – будет архиепископ! А и вправду – пятнадцать годов, скоро шестнадцать, не одна, полторы косых сажени в плечах, а век воинский короток, не успеешь наследие заделать, как в сырую землю червей кормить ляжешь. Но девка же верит в духов, в бесов, если вещи своими словами называть! И напросился урусут тогда через Туглая к ней в кибитку, хоть это и грех по их обычаям. Но грех грехом, а просветить-то надо!

И вот устроились они рядом, бочком к бочку, свернутый войлок им валиком под спинки, буйвол повозку тянет, ритмично трясет, рука касается руки. И совсем другие, далекие от христианского просвещения, мысли голову занимают, но дорога дальняя, и суть веры будущая венчанная жена постигнуть должна. Повел разговор плотницкий сын с самой основы:

– В начале, в первый день, сотворил Бог небо и землю…

– А до этого что было? – наиболее волшебной улыбкой, какая только может быть в мире, улыбнулась Алтан.

– Да подожди! Не перебивай! Ничего не было! Это… Хаос! Ну вот! Во второй день сотворил твердь посреди воды. В тот же день разделились воды – половина их взошла на твердь, а половина сошла под твердь…

– Как этот – «под твердь»?

– Ну, земля на чем-то держится? На воде плавает, значит…

– А…

– Вот. Нет, ты не перебивай, слушай. В третий день сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день – солнце, луну и звезды. И украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов – старейшина чина ангельского, и подумал: «Сойду на землю, и овладею ею, и буду подобен Богу, и поставлю престол свой на облаках северных».