Книга Малавита - Тонино Бенаквиста

В фильмах любят показывать, что сила служит справедливости, а все потому, что любят силу, а не справедливость. Отчего людям больше нравятся истории про месть, а не истории про прощение? Оттого что все обожают возмездие. Видеть, как бьют за дело, и бьют сильно, — это зрелище, которое не надоест никогда и за которое не чувствуешь вину. Вот единственный вид насилия, которого я уж точно никогда не боялся.

Этажом выше Бэль сидела взаперти у себя в комнате, укрывшись даже от собственной семьи. Ей запретили играть роль в выпускном спектакле, сегодня ей запретили гулять по городу и веселиться со сверстниками, ей остается только чахнуть с горя и думать о несправедливости этой жертвы. Ей запретили являться на публике — раз так, она исчезнет, и по-настоящему. Она приняла роковое решение.

Уоррен, со своей стороны, был оскорблен тем, что опять и снова расплачивается за то, что делает отец. Приближение увеселительных мероприятий разбудило в нем ребенка, и санкции заставили его еще раз пожалеть о том, что он не взрослый. Его наказали вместе со взрослыми — значит, он имеет право считаться взрослым, что может быть справедливее? Он заперся у себя и на долгие часы засел за монитор и с помощью интернета собрал множество сведений о том будущем, которое он себе готовил. Его план? Вернуть прошлое, переиграть историю заново, осуществить полную революцию, все начать с нуля.

Из них четверых запрет выходить из дому больнее всего задел Магги. Она обещала куче народу, что будет ставить стенды, работать, присматривать за всем и помогать как можно лучше провести праздник, — привнести свою лепту во всеобщее веселье стало бы ей наградой за все. В отчаянии она лежала на диване в гостиной, у телевизора, который не смотрела, уйдя в молчание, полное сомнений. Как она ни отдает всю себя людям, Фред тянет ее назад, он возвращал ее к роли жены мафиозо, хуже того, мафиозо развенчанного, проклятого всеми. Она делает шаг вперед, а Фред заставляет ее отступить на десять шагов назад, и, пока она будет жить с этим дьяволом — какие бы чувства она к нему еще ни питала, — ей никогда не выйти из штопора. Ей надо было безотлагательно поговорить об этом с тем, кто в общем-то хранил ее гораздо лучше, чем собственный муж.

* * *

В этот, столь долгожданный, день Шолон-на-Авре сверкал всеми красками. К десяти часам утра в актовый зал пришли родители учеников на школьный праздник, спектакль прошел без единой накладки, доставив удовольствие и маленьким, и взрослым, — полный успех. В 14 часов карусели и аттракционы, готовые развлекать молодежь, приняли первых посетителей на площади Либерасьон. Самая короткая ночь в году, как и полагается, пролетит на всех парах, молодые вообще не лягут спать, а те, кто постарше, заснут прямо на танцах: лето стартует под духовой оркестр.

В шестидесяти километрах от города, на развилке под названием «Мадлен де Нонанкур», остановился микроавтобус марки «фольксваген», чтобы уточнить маршрут. Водитель ругался, оттого что на выезде из Дрё они свернули не туда, и призывал штурмана собраться. Сзади сидели десять мужчин и смертельно скучали, глядя, как за окнами от самого Парижа тянется гораздо менее экзотический пейзаж, чем они ожидали. Трава была зеленая, как и везде, деревья — менее тенистыми, чем нью-йоркские платаны, и небо казалось скучным и грязным в сравнении с небом Майами. Про Нормандию все слыхали — из-за фильмов о войне, не испытывая при этом ни малейшего любопытства ни к самому месту, ни к истории. На самом деле, с тех пор как они приземлились в Руасси, ничто не вызывало их любопытства — ни климат, ни кухня, им было плевать даже на неудобства и пребывание на чужбине, их волновал только один вопрос: как потратить два миллиона долларов после выполнения задания.

Шестеро уже воображали, как отойдут от дел, в свои тридцать-сорок лет они проживали последний рабочий день и отныне могли подарить себе ферму, виллу с бассейном, снять номер в Вегасе на круглый год, — теперь осуществятся все мечты. Оставшиеся четверо тоже не были равнодушны к награде, мотив у них был другой. В результате показаний Манцони они потеряли брата или отца, и прикончить его стало для них наваждением. Самого яростного звали Мэтт Галлоне, он был внук и прямой наследник Дона Мимино. После процесса прошло шесть лет, но Мэтт посвящал себя исключительно мести за деда. Манцони лишил его царства, будущего титула крестного отца и тем самым — статуса полубога. В каждой минуте жизни Мэтта, в каждом его жесте была смерть Манцони. В смехе друзей, в каждом поцелуе собственных детей была смерть Манцони. Для Мэтта в ней воплотился крестный путь, жажда избавления и надежда возродиться.

— На Руан, — сказал штурман, уткнувшись носом в карту.

Вся операция разрабатывалась в Нью-Йорке Мэттом и главами пяти семейств, которые, по такому случаю, слились в одну. За неимением прямых контактов с Францией, для подготовки прибытия карательного отряда пришлось действовать через Сицилию. Приказы отдавались из Катаньи, где местный руководитель ЛКН обратился к одному из их обществ, расположенных в Париже, в обязанности которого входило переправлять капиталы через Францию, Швейцарию, Италию и Соединенные Штаты. Подготовка приема включала встречу десятки в Руасси, их трансфер и предоставление арсенала, а именно: пятнадцать автоматических пистолетов и десять револьверов, шесть ручных пулеметов, двадцать гранат и один гранатомет. Им предоставили также шофера и англо-французского переводчика с опытом работы в условиях боевых действий. Дальше дело было за Мэттом и его людьми. Чтобы сохранить сплоченность во время выполнения задания и избежать нездоровой конкуренции, пресловутая награда в двадцать тысяч долларов была разделена на равные части: тот, кто прикончит Джованни Манцони, дополнительно получает только почет. Через несколько часов он станет одновременно и миллионером, и живой легендой. Мир будет восхищаться его поступком, потому что мир презирает раскаявшихся грешников. Что может быть хуже, чем предать брата? Виновному в таком преступлении Данте уготовил последний круг ада. Сегодня, 21 июня, один из них станет избранником и заработает себе место в пантеоне плохих парней. И еще много лет спустя, после его смерти, о нем будут рассказывать в книгах.

* * *

Красавица, обреченная на одиночество, — большего несчастья Бэль не могла и вообразить. Как запретить звезде сиять? Как не обращать дар небесный на службу другим? Тайну красоты все труднее было скрывать по мере того, как Бэль становилась женщиной. В конце концов она начинала думать, что красота ее могла сравниться только со средствами, брошенными на то, чтоб запретить ей получать от нее удовольствие. Как будто сам Бог вылепил такое совершенство с единственной целью сокрыть его от своих детей. Такое бессердечие было совершенно в духе Бога: требовать принести в жертву самое дорогое из того, что имеешь. Создать искушение и тут же, не останавливаясь, — грех. Прощать худших, казнить лучших. Бэль чувствовала, что страдает от Его тайного промысла и не понимает, к чему Он ведет.

Сидя на полу своей комнаты, прижав платок к глазам, она вспоминала всех этих подлиз, которые неиссякаемым потоком шли через их дом в Ньюарке, просили отца оказать милость, помочь родственнику или запугать конкурента. Смешней всего, что Бэль Манцони, его собственная дочь, никогда не просила его мизинцем пошевельнуть. Дали бы ей спокойно идти своей дорогой, и она бы достигла любых вершин. А теперь, сколько ни плачь, всех слез не хватит, чтобы заклясть эту горькую долю весталки. Лучше уж сразу смириться с уделом девственницы, замурованной заживо. И впервые в жизни она стала клясть отца и мать за то, что они родили дочь преступника.