Книга Похитители красоты - Паскаль Брюкнер

Настала очередь третьего «экземпляра» — это была первостатейная стерва, изумительной красоты мулатка, дочь француженки и камерунца, по имени Лейла. Всегда одетая в брючки, шелковые, льняные или атласные, в жилеты из мягкой шерсти, она поражала раскрепощенностью и неистощимой энергией. Легкая ткань облегала великолепное тело, подчеркивая все его округлости. Эту красотку мы выслеживали не одну неделю, мотались за ней по ночным кабакам и загородным гостиницам, несколько раз теряли ее след, в общем, крепкий оказался орешек. Глаза у нее были такие лучезарные, что невольно хотелось опустить взгляд. Первые шаги на своем поприще Лейла сделала в стриптизе, еще когда жила у деда с бабкой в Бретани. Затем один дипломат из Восточной Европы сделал ее своей любовницей и неплохо обеспечил. Теперь она жила одна в собственной квартирке и училась на историческом факультете, избрав специальностью колониализм.

— Всмотритесь хорошенько в эту девушку, — начала свою речь Франческа. — Она не просто хороша — она необычна, в ней есть загадка. Бывают люди, которые свой облик смолоду обустраивают, как новый дом, чтобы прожить в нем до старости. А красота Лейлы — как мигающий огонь маяка, каждый час она другая, она может померкнуть мгновенно, чтобы вновь воссиять ослепительно. У Лейлы кожа цвета черного дерева, серые миндалевидные глаза, пышные формы; это настоящая владычица, но, я бы сказала, владычица тьмы. В пятнадцать лет ее изнасиловал отчим, и с тех пор она мстит за это всему мужскому полу. Внешность — ее оружие против мужчин, и оно разит без промаха. Лейла никогда не заводит любовников моложе пятидесяти лет — этакая услада для старичков. Сойдясь с мужчиной, она старается перезнакомиться со всеми его друзьями. Любезничает с ними напропалую, давая понять каждому, что именно к нему питает слабость. И запускается дьявольская карусель тайных свиданий. Она стравливает своих партнеров, играючи сталкивает их лбами. Лейла обожает, простите за неаппетитную подробность, когда новый любовник сосет ее лоно, полное семени другого, еще не опомнившегося от наслаждения. Ее звездный час — признание: рано или поздно она объявляет избраннику своего сердца, что спала с его близким другом, что опять снова проведет с ним ночь и что это ни для кого не секрет. Увидеть смятение, ужас в глазах любовника — для нее верх блаженства. Каждая ее связь, все встречи — лишь прелюдия к этой финальной сцене. Иногда она плетет свои сети месяцами. Лейла выбирает по возможности людей с положением: ей доставляет особое удовольствие низвергать их с высот. Она разоряет фирмы, разбивает семьи, рвет неразрывные узы. Она, может быть, и не прочь жить с кем-то единственным в любви до гроба, но потребность в измене сильнее: ей просто необходимо увлекать мужчин за собою в грязь. Признаюсь, Жером, мне эта Лейла чем-то симпатична. Я бы даже, пожалуй, посвятила ее в наш замысел, рассказала бы ей все. Чует мое сердце, это наш человек. Она была бы идеальной приманкой для красавчиков. Жером, сколько можно повторять, давно пора пополнить нашу коллекцию юношами.

Об этом Франческа твердила то и дело, равенство полов в «Сухоцвете» было у нее прямо-таки лейтмотивом. Ее возмущало, что «скверна» априори считается пороком исключительно женским. Стейнер соглашался, кивал, обещал. Открыто перечить супруге он не решался. Она была лидером группы, ее мозгом, и он признавал ее главенство. Суд над тремя грациями привел хозяев в превосходное расположение духа. Под занавес они с умным видом сделали вывод: красота не приносит счастья и не доводит до добра. На третий день вечером мы все вместе выпили, и меня похвалили за успешную работу. Затем парочка отправилась отмечать событие в ресторан, меня, однако, кутить не взяли. Оставили одного, заперев на ключ в комнате. Вернулись они ночью, часа в три, изрядно навеселе, натыкались на столы и стулья, давились от смеха. В десять утра супруги отбыли на восток, сдав меня с рук на руки вернувшемуся в тот же день слуге.

Сердце мне грело лишь воспоминание об одной-единственной прогулке по парку Монсо, где Стейнер, взяв меня под руку, завел речь о моих опусах.

— Вы подаете большие надежды, я уже говорил вам это по телефону. В вас есть писательская жилка. Ваш плагиат — ребячество, чем скорее вы о нем забудете, тем лучше. Но и Элен оказывает вам медвежью услугу тем, что пишет за вас. Вам никто не нужен, главное — работать, работать и работать. Знаете, Бенжамен, я хотел бы иметь такого сына, как вы.

Я был горд и счастлив. Не так уж много он сказал, но эти слова с лихвой искупили все тяготы последних двух месяцев.

Насчет трех наших «виновных» я знал только, что лишь один приговор будет приведен в исполнение в ближайшее время. Две других, сами того не подозревая, ждали своей очереди. Отсрочка составляла от полугода до двух лет. За это время осужденная могла растолстеть, подурнеть, заболеть или уехать за границу. В таких случаях дело пересматривалось триумвиратом, и бывало, что приговор отменяли. Выходит, что иные «несравненные» благодаря случайности или появившемуся изъяну оставались на свободе. Многого я так и не узнал: например, каким образом Раймон похищал намеченную жертву, когда и где это должно было произойти. О Клео, Жюдит и Лейле больше не упоминалось ни словом, запрещалось даже произносить их имена. Горько, конечно, было за этих девушек, обреченных на заклание; что ни говори, а они были дивно хороши, века потребовались природе и цивилизации, чтобы создать такое совершенство. Но в конце концов, мне-то что до них, с какой стати я должен их жалеть? Им суждено состариться до срока? Но ведь со мной это случилось еще в колыбели. А меня-то никто не пожалел.

Так что я больше думал о том, что скоро буду свободен и кончится этот кошмар. Ни тебе беготни по Парижу, ни бессонных ночей. Можно будет посидеть дома, спокойно поработать над книгой. Для меня так и осталось загадкой, зачем я понадобился Стейнеру. Раймон отлично справился бы и один. Но я решил не вникать — дело хозяйское. Несмотря на похвалы Стейнера, мой роман не клеился: сочинять живых героев, правдоподобные ситуации я не умел, и все тут. Была у меня одна мечта: когда я заберу Элен, мы с ней переманим к себе Раймона. Я понимал, что это из области фантазии; хозяева добровольно не расстанутся с таким ценным кадром. Раймон между тем готовился к отъезду. Упаковывал папки, фотографии, пленки, сжег множество снимков, вывез кое-какие вещи. У него появились повадки заговорщика, по вечерам он ходил на цыпочках, требовал погасить в квартире свет, из-за задернутых штор выглядывал на улицу. Мне велел ходить только по черной лестнице, не пользоваться лифтом, по возможности не попадаться на глаза рассыльным: на первом этаже нашего дома помещались какие-то конторы. День ото дня карлик усиливал бдительность. Он снял гараж, а в бардачке машины я нашел фонарик — такой включают таксисты, когда свободны. Очевидно, «доставка» должна была состояться вот-вот. Впрочем, не мое дело: я всего лишь мелкая сошка, какой с меня спрос! Я и работал-то на них не по своей воле, а по принуждению. Дальнейшее меня не касалось. Наконец установилась хорошая погода. Майское солнце вовсю сияло над Парижем. Я думал о том, что скоро увижу мою милую и мы забудем всю эту историю как страшный сон. И она поможет мне дописать роман.

И вот однажды вечером Раймон — он сидел, углубившись в тест в женском журнале (что-то вроде: «Кто вы: Красная Шапочка или Серый Волк?») и посасывая леденец «Чупа-чупс», — снял трубку зазвонившего телефона: это был Стейнер, и он требовал меня. До жути елейным голосом хозяин поведал мне новость: Элен сбежала!