Книга В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль

Любовные ласки приоткрывали какую-то иную дверь, я читал это на ее лице. Она смотрела на меня словно че­рез толстое стекло, с выражением, которое легко можно было спутать с нежностью. Эти всплески желания, несмо­тря на всю их убогость, все же немного приближались к какому-то подобию любви. Но это был только мираж. Даже под пыткой она бы не стала отвечать мне лаской. Когда я пытался начать с ней разговор с откровенностью, достойной нашей участи двух самых одиноких на плане­те любовников, когда обнимал ее слишком крепко, глаза Анерис затуманивались, как у умирающей птицы.

Однако не стоило даже пытаться описать нашу жизнь, она не следовала никакому сценарию; маяк при­надлежал к области непредсказуемого, и наша история потекла далее по очень извилистому руслу.

15

Однажды малыши не появились в обычный час. Ближе к полудню, когда стало очевидно, что они уже не придут, Треугольник расположился на скале, как орленок, и стал пристально смотреть на океан. Но его тревога длилась недолго. Вскоре он уже обнимал мое колено и извивался всем телом. Таким образом про­казник выражал свое нетерпение, когда ему хотелось играть.

Больше всех переживал по поводу исчезновения ма­лышей я. Они были единственной отдушиной на этой обожженной порохом земле. Анерис пребывала в своем обычном непроницаемом молчании. Батис ощущал прилив энергии, он был счастлив, что могло показаться странным. Но таковым не являлось. Хотя Кафф никогда бы в этом не признался, он понимал, что малыши были каким-то сигналом. Сейчас, когда они исчезли, его поря­док восстанавливался. И точка. Ему не приходило в го­лову, что вслед за исчезновением малышей могло про­изойти какое-то новое событие.

Я наблюдал за ним, когда он раскладывал боеприпа­сы, устраивал новые заграждения, готовил новое ору­жие. Батис соорудил из пустых консервных банок некое подобие органа, в трубы которого положил оставшиеся сигнальные ракеты, чтобы стрелять ими, как снарядами. Он много болтал и даже смеялся. Возможность обстре­лять нападающих разноцветными ракетами чрезвычайно его вдохновляла. Кафф шутил по этому поводу, но меня нисколько не радовал его черный юмор.

Это было воодушевление умирающего. Выиграть битву мы не могли. Держаться до последнего патрона, возможно, оправдывало его понимание жизни, но нико­гда бы ее не спасло.

Мы пообедали вместе.

– Возможно, они не станут дожидаться ночи, – сказал я.

– Можете на меня рассчитывать, – повторял Кафф. – Я им задам перца.

И смеялся, морща нос, как кролик.

– А что, если они не собираются нас убивать? Вы все равно будете стрелять?

– А вы? – спросил он. – Не будете стрелять, если они попытаются это сделать?

Анерис сидела на полу, скрестив ноги. Ее глаза были открыты, но смотрели в никуда. Она не шевелилась, точ­но спала наяву. Я подумал, что наши баталии вертятся во­круг нее, как планеты вокруг солнца. Батис улегся на кро­вать, заскрипели пружины. Его огромный живот то поднимался, то опускался. Кафф не спал, но и не бодрствовал, так же, как Анерис. Что делал я посередине комнаты с винтовкой в руках? Мой разум говорил, что я держал ее из предосторожности, а сердце говорило, что я делал это по обязанности. Батис открыл глаза. Он смотрел в потолок не мигая и, не поднимаясь с кровати, спросил:

– Вы хорошо закрыли дверь?

Я понял ход его мыслей. Таким образом, он по-своему принимал возможность того, что омохитхи придут при свете дня. Но эта фраза вызвала у меня и иные чувства. На протяжении последних дней Кафф смотрел сквозь пальцы на мое решение опекать Треугольника. Где он был сейчас? Батисом руководили исключительно прак­тические соображения: он боялся, что озорник учинит какую-нибудь глупость во время боя. Меня раздосадова­ло, что именно Кафф напоминал мне об этом.

Я бегом спустился по лестнице. Внизу его не было. Я выбежал с маяка, замирая от страха. Там, на границе леса, я увидел его. Свет заходившего солнца отбрасывал на снег голубоватые отблески. Треугольник сосал палец и, увидев меня, засмеялся. Несколько омохитхов стояли на коленях возле него; они обнимали его и дружелюбно говорили ему что-то на ухо. За деревьями виднелись еще шесть или семь его сородичей. Я разглядел только их светящиеся глаза и лысые головы.

Мороз пробежал у меня по коже. Однако никакой за­падни тут не было. Множество рук омохитхов подтолк­нули Треугольника, и он подбежал ко мне. Пошел дождь. Крупные капли стучали – тон, тон, тон – и про­бивали в снегу кратеры, как маленькие метеориты. Тре­угольник вцепился в мое колено, требуя, чтобы я поса­дил его на закорки. Все его интересы сводились к одному: во что мы будем играть.

Вероятно, омохитхи ожидали какого-то ответа на свой жест доброй воли. Но вдруг мне показалось, что их лица напряглись. Я обернулся и заметил Батиса, кото­рый наблюдал за нашей сценой. Он метался по балкону, как нервный скунс. На перилах ему уже удалось закре­пить свое изобретение.

– Они пришли с миром, Батис! – крикнул я, одной ру­кой прикрывая Треугольника, а второй размахивая в воздухе. – Они нам не желают зла!

– Прячьтесь на маяке, Камерад! Я вас прикрою!

Он пытался привести в действие свое орудие. При по­мощи шнура Кафф соединил ракеты, которые заложил в жестяные трубки. Жерла этого орудия целились прямо в нас.

– Не делайте этого, Кафф! Не поджигайте фитиль!

Но он его поджег. Стволы были недостаточно длин­ными, и ракеты взлетели беспорядочно. Одни осыпали нас искрами, пролетая над головами, другие падали на землю и подскакивали несколько раз, прежде чем разорваться. Восьмицветный фейерверк горел над долиной. Я упал на землю, прикрывая своим телом Треугольника, но во время этой безумной атаки он выскользнул из– под меня, точно рыбка.

Омохитхи прыгали взад и вперед, стараясь увернуть­ся от ракет и пуль Батиса, которые свистели рядом с мо­ей головой, жужжали, как пчелы, решившие устроить себе гнездо у меня в ухе. Треугольник плакал от страха, стоя на полпути между мной и своими сородичами. Я присел на корточки и жестом позвал его к себе, обе­щая защитить от любой беды. Он колебался, не зная, ис­кать ли убежища у меня или бежать к морю. Его внут­ренняя борьба причиняла мне боль. Мне казалось, что нас словно разделила стеклянная стена, в которой невоз­можно было найти даже маленькую лазейку, чтобы сно­ва оказаться вместе. Наконец он отступил на несколько шагов. Потом удалился в сторону моря. Я увидел, как он прыгнул в волны. Получи я удар штыком между ребер, мне было бы не так больно.

Добравшись до маяка, я взлетел вверх, перепрыгивая через ступеньки, и в ярости схватил Каффа за грудки. Я сжал его с такой силой, что одна из пуговиц его буш­лата осталась у меня в кулаке.

– Я вам жизнь спас! – протестовал он.

– Спас жизнь? – зарычал я. – Вы разрушили послед­нюю нашу возможность ее сохранить!

Я вышел на балкон. Как этого и следовало ожидать, омохитхи растворились. Треугольника тоже не было видно. Скоро стемнеет. К дождю присоединились поры­вы сильного ветра. Трубки орудия Батиса – идиотские жестянки – звенели, ударяясь об ограду балкона. Снача­ла этот шум бесил меня, но потом заставил погрузиться в безнадежную меланхолию. «Какой ничтожный заупо­койный звон», – сказал я себе. Батис пристально всмат­ривался вдаль и повторял: