Книга Куда улетают ангелы - Наталия Терентьева

— А нахрена мне твоя прописка? В доверенных лицах ни тебя, ни этих гражданок нету. Пароля ты не знаешь. Так, ясно. Давай, руки вверх, и все пошли в машину.

Гарик вскинулся:

— Ты охренел?

Сержант сильно пихнул его прикладом автомата в плечо:

— Давай, сказано!

Гарик заорал, держась за плечо, старуха тут же завыла, а Эльвира стояла молча, исподлобья глядя на сотрудников охраны.

— Я тебе сейчас башку твою разобью! «Охренел»! Поговори мне еще! А ну, давай быстро! И ты, метелка, тоже. И бабка. Давайте-давайте, выпирайтесь все, быстро!

Второй щелкнул прикладом. Гарик, услышав звук, мигом поднял вверх руки, попытался схватить ключи, полицейский их перехватил:

— А вот это давай сюда. Ты где ключи-то спер, а? Сейча-ас все расскажешь…

Они вывели всю компанию, закрыли дверь своими ключами и снова позвонили офицеру:

— И чего с ними теперь делать? Ага, есть. А ну, давай, двигай, по одному вниз по лестнице.

Когда шаги затихли, я взяла с пола Варин портфель:

— Пойдем-ка… — Я сжала Варину руку, которую она все время держала в моей, и мы тихо спустились на наш этаж.

Я позвонила в дверь Токмачева, он посмотрел в глазок и тут же открыл:

— Молодец, Леночка. Хорошо придумали. Заходите…

Мы зашли, остановились в передней. Токмачев протянул мне вторую связку ключей, которую я на всякий случай хранила у него.

— Вот и пригодились. Может, чаю?

У меня даже не было сил отвечать, я только покачала головой.

Токмачев засуетился:

— Погодите-ка, детка. Давайте я помогу все эти баулы грязные вытрясти на лестницу.

Я стала слабо сопротивляться:

— Будут потом орать, драться… Вещи-то порастащат на лестнице…

Токмачев очень серьезно мне пообещал:

— Потом будет потом, и тогда мы уж кого-нибудь покрепче к этому делу подключим!

Я-то знала, что его державный сынок давным-давно не общается с отцом, и, жалея старика, никогда никому из своих журналистских товарищей не говорила, с кем рядом живу. Иначе бы его на кусочки давно растащили, замучили бы старика.

Я с сомнением смотрела, как он потащил тюки на лестницу, вздохнув, вынесла остальное и потом с силой пнула чемодан, на котором сидела старуха, по лестнице. Чемодан с грохотом съехал вниз, я отряхнула руки:

— Но ведь бред какой-то! Их-то собственная квартира куда девалась? Они с ума сошли, что ли, продали ее? И что, действительно, теперь делать?

Токмачев, тяжело дыша, ответил:

— Для начала посадить его на пятнадцать суток, если вернется. Пусть с ним пока охрана разберется. И потом, суда-то действительно не было?

— Нет, конечно. И я не могла не знать, если бы он был. Это, конечно, какая-то липа. Заходите к нам, Сергей Юрьевич.

Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг, и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?

— А вы действительно не помните Гарика? — спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.

— Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять — что за странный ухажер у такой прелестной девушки…

— Так у меня и другие ухажеры были не очень… — Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.

— Мам, а кто такой ухажер? — вмешалась Варя. — Который все время уходит? Как наш папа?

Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя посмотрела на меня несчастными глазами. Я обняла ее.

— Ну что ты?

— Почему он все время то уходит, то приходит?

— А есть дети, Варюша, у которых папы вообще нет.

— А у некоторых и мам нет, — вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. — У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.

— Куда? — страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.

— В другую страну, где весь год — лето… — улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.

— Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! — заявила глупая, жестокая Варина мама.

— Ма-а-а-ма-а-а! — завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.

Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и умывается, сморкаясь и громко вздыхая. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:

— Испугалась сегодня девочка…

Я махнула рукой:

— Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было. Она долго забыть это не могла.

— Неужели она не проговорилась ему?

— Нет. Варька — кремень. Только вот хорошо ли все это…

— Не корите себя, Леночка. Хорошо — это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым и мечтает о третьем. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки — на плечах уже не унести — и сами убегают, чтобы принести следующего.

Я знала — что он знает — что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:

— А у моей мамы третий муж на семнадцать лет моложе ее.

— Ваша мама — красавица, — ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.

Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:

— Вы меня извините, Леночка, можно я Вареньке скажу кое-что? — Он улыбнулся заплаканной Варьке: — А ведь на самом деле ухажер — этот тот, кто уши жрет…

Мы с Варькой обе замерли.

— Как это? — искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.

— Комплиментами, — договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.

Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в Думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но, конечно, ничего не сказала.

Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:

— Я поняла, мам, что комплименты — это совсем не алименты. Правильно?