Книга Что мое, то мое - Анне Хольт

– Это совсем не обязательно, – быстро проговорила Ингер Йоханне. – Я справлюсь сама. Спасибо огромное!

Чтобы женщина в шифоновом шарфе не успела переодеться, Ингер Йоханне решила поскорее убраться. В детском саду громко закричал ребёнок. Плотник, стоящий на лесах, снова ругался и грозил засудить человека, стоящего у бетономешалки. Когда Ингер Йоханне вышла на дорогу, появился автомобиль, так что ей пришлось отступить, и она угодила ногой в грязь.

Городок как-то постепенно лишался своего очарования.

– Но я никак не могу понять, зачем вы хотите это знать.

Харальд Хансволд вытряхнул пепел из трубки в большую стеклянную пепельницу. Часть жженого табака рассыпалась по столу. Старый, хорошо одетый мужчина, очевидно, немногое различал вокруг себя: зрачок на левом глазу был затянут светло-серой плёнкой, а очков он не носил. Ингер Йоханне заподозрила, что он видит лишь размытые тени. Он впустил её, незнакомую женщину, принёс лимонад и кекс из кухни. В остальном он казался абсолютно здоровым. Он ловко набил трубку, голос его был спокойным, и он прекрасно помнил Агнес Мохауг, соседку, у которой был сын, страдавший задержкой развития.

– Он был легко управляем. Мне кажется, обычно именно это является основной проблемой. Ему было непросто заводить друзей. Настоящих друзей. Вы должны принять в расчёт, что это было совсем иное время, время, когда… терпимость по отношению к людям другим, непохожим…

Он застенчиво улыбнулся. – …ещё не стала нормой в обществе.

Ингер Йоханне не могла понять: он что, иронизирует? В груди закололо, и она сделала большой глоток лимонада. Он был слишком сладким, и она смущённо, стараясь делать это как можно незаметнее, выпустила изо рта большую часть напитка обратно в стакан.

– Андерс не был грубым, – продолжал Хансволд. – Моя жена приглашала его иногда к нам. Я нервничал, поскольку часто был в отъезде. Я бывший машинист, понимаете?

Было что-то благородное в этом пожилом человеке и его квартире, заставленной книгами от пола до потолка и увешанной современными литографиями. Всё это как-то не соответствовало образу простого машиниста Норвежских железных дорог. Испугавшись, что он заметит её подозрения, она заинтересованно закивала, словно всю жизнь мечтала поподробней узнать о профессии машиниста.

– Когда он был маленьким, это было не так опасно. Но когда начал взрослеть… Он превратился в рослого мужчину. Ну, вы понимаете… – Он покрутил указательным пальцем у виска. – А потом ещё этот Асбьёрн Ревхайм.

– Асбьёрн Ревхайм?

– Да, вы же его знаете?

Ингер Йоханне несмело кивнула.

– Конечно, – пробормотала она.

– Он вырос прямо здесь. Вы разве не знаете? Вам стоит прочесть его биографию, которая вышла в прошлом году осенью. Занимательная личность. И книга очень интересная. Вы знаете, Асбьёрн был бунтарём уже с самого детства. Одевался броско, шокировал всех своим поведением. Он и на самом деле был не такой, как все остальные.

– Неужели? – неуверенно спросила Ингер Йоханне.

Харальд Хансволд усмехнулся и покачал головой:

– В воскресенье, году в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом… Нет, в пятьдесят седьмом! Сразу после смерти короля Хокона[24], через несколько дней, в стране был объявлен траур и…

Табак в трубке никак не хотел разгораться.

– Мальчик организовал экзекуцию около детского сада. Тогда ещё там был клуб бойскаутов. В то время.

– Казнь?

– Да. Он поймал кошку, нарядил её как короля. В мантию и корону. Сам сделал одежду. Бедное животное мяукало и вырывалось. Кошка должна была проститься с жизнью на самодельной виселице.

– Это же… это же… Издевательство!

– Точно!

Однако он не смог удержать улыбку.

– Это был номер, я вам скажу! Приехала полиция, а женщины из соседних домов кричали и ругались. Асбьёрн утверждал, что это политическая акция протеста против монархии. Он собирался сжечь кошачий труп и уже развёл костёр, когда появились полицейские и прекратили всё это. Вы должны понять, только что ушёл любимый народом король Хокон…

Внезапно улыбка пропала. Глаза потемнели, казалось, мужчина вглядывается в себя, в прошлое.

– Хуже было другое, – тихо прибавил он. – Хуже было то, что он нарядил Андерса палачом. Раздел его до пояса, на голову нацепил чёрный капюшон. Агнес Мохауг была потрясена до глубины души. Но уже ничего нельзя было поделать.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Не было слышно ни тиканья часов, ни радио. Квартира Харальда Хансволда совсем не походила на жилище пожилого человека. В комнатах стояла современная мебель, окна были завешены белыми шторами, и, конечно, ни одного цветочного горшка на подоконнике.

– Вы читали Ревхайма? – спросил он дружелюбно.

– Да. Почти всё. У меня такое впечатление, что в школе ему часто доставалось от сверстников. Он был таким… откровенным. Бунтарём, как вы сказали. Ему хватило решимости… чтобы стать одиночкой. Сохранив идеалы, которые так свойственны тому возрасту.

– В его книгах есть и ещё кое-что, – сказал он. – Кроме идеалов старшеклассников.

– Согласна. А Андерс Мохауг был его…

– Я уже сказал, – проговорил Хансволд, раскуривая трубку. – Андерс Мохауг легко поддавался влиянию. Все остальные шарахались от него, как от чумного, а Асбьёрн Ревхайм был с ним дружелюбен. А может…

И он снова погрузился в себя, будто пытаясь разобраться в своих воспоминаниях.

– Может, он с ним не дружил. Он его просто использовал. Сейчас я в этом не сомневаюсь. Ревхайм отличался крайней жестокостью, и подтверждений тому немало, в том числе и в его книгах. А Андерс Мохауг с трудом соображал. Так что это совсем не дружба.

– Не говорите так, – сказала Ингер Йоханне.

– Именно так всё и было.

Впервые в его голосе почувствовался какой-то холодок.

– Вы слышали когда-нибудь, – вдруг спросила Ингер Йоханне, – об уголовном деле тысяча девятьсот шестьдесят пятого года?

– О чём?

– Андерс когда-нибудь имел проблемы с полицией?

– Эх… Да его каждый раз засовывали в камеру, когда Асбьёрн придумывал что-нибудь новенькое и брал его с собой. Но никогда ничего серьезного.

– Это вы так полагаете?

– Скажите…

Теперь она могла поклясться, что он видит как орёл. Казалось, что серая плёнка делала его левый глаз больше правого, и было невозможно оторвать от него свой взгляд.

– Вы не могли бы уточнить, что именно вас интересует?

– Я знаю, что мать Андерса в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, после того как сын умер, обратилась в полицию. Она полагала, что её сын был виновен в преступлении, которое случилось за несколько лет до того. Очень серьёзном. За него был осуждён другой человек.