Книга Тропик ночи - Майкл Грубер

Я вернулась к жизни в больничной палате, прикрепленная проводами к мониторам. Вошла женщина в белом и произнесла что-то на японском языке, еще одном из алтайских языков,[59]но я на нем не говорю. Она посмотрела на показатель моей температуры, улыбнулась и вышла. Через несколько минут ко мне пришел брат.

* * *

Я выбралась из машины, вошла в дом, налила себе стакан воды из-под крана и выпила его, чтобы возместить организму жидкость, ушедшую в виде пота. Потом я направилась к своему тайнику, открыла его и заглянула внутрь.

* * *

Брат увез меня на север, в Йосиоду, на холмах над Сендаи. Наступила весна, и я, стоя на террасе, примыкающей к нашему додзе,[60]наблюдала, как черные рисовые поля превращаются в ярко-зеленые, а белая кипень цветов персика и вишни заливает склоны холмов. Мы жили в двухэтажном доме, выстроенном из сосны и кедра в деревенском стиле. Мой брат построил этот дом для господина Омура. Джози пять лет обучался искусству айкидо в Токио и услышал о господине Омура. Он поехал повидаться с ним и остался на год. Он занимал кровать в уютной комнатке за магазином, торгующим лапшей, который принадлежал господину Омура. Брат считал господина Омура лучшим учителем айкидо в мире. Комнаты в доме были обшиты панелями из кедра; на полу циновки, из «мебели» только футоны[61]и подголовники. Живешь, словно в коробке из-под сигар, но жить приятно. Я не знаю, какое соглашение заключил мой брат с господином Омура, но никто меня не беспокоил и не пытался заставить что-нибудь делать. Гуляй по окрестностям, пока не почувствуешь себя как дома. Я гуляла. Любовалась. Через некоторое время взялась за метлу и принялась подметать додзе. Омура-сенсей и его ученики при встрече со мной улыбались и кланялись, я улыбалась и кланялась в ответ. Носила я выцветшее и короткое мне голубое кимоно, штаны, подвязанные шнурком на талии, и соломенные сандалии.

Спустя некоторое время я начала помогать экономке в ее работе. По вечерам читала свои записи, сделанные у ченка, и начала делать наброски к моей диссертации, во всяком случае, к тем разделам, для которых не требовалась работа в библиотеке. «Родственные отношения и собственность у племени сибирских кочевников». Вполне отдохновенное занятие.

Однажды, когда я с метлой в руках расхаживала по додзе, меня позвал Омура-сенсей. Господин Омите, который был постоянным партнером господина Катанабе, заболел. Не смогу ли я взять на себя обязанности укеми при господине Катанабе? Быть укеми — значит предпринимать атаки и получать ответные удары. Я согласилась и таким образом стала айкидока. Я легко падала и научилась двигаться. Когда я делала ошибки, меня поправляли, до тех пор показывая, как нужно держать руки и ноги, пока я не повторяла движения правильно. Потом я без особых церемоний стала постоянной участницей боев и носила соответствующую одежду. Но я научилась только физическим приемам, не усвоив духовную сущность айкидо, хотя Омура-сенсей особо поглядывал на меня, истолковывая эту сущность. Я научилась двигаться кругами, контролировать мельчайшие удары, правильно дышать и так далее. Я научилась решать, нужно ли продолжать борьбу или отступить, — одним словом, усвоила полезные уроки. Как выяснилось, я усвоила достаточно, чтобы убить толстую, пьяную женщину, но не научилась тому, как не убить ее. Таким образом, в айкидо я тоже профан. Был ли это только промах в технике? Нет, все дело в непонимании духовной сущности айкидо, как осторожно и тактично намекал мне Омура-сенсей. Я не могла перенести мучений ребенка и выпустила свою волю из-под контроля. Возобладали эмоции, и теперь я всю жизнь обречена скорбеть о несчастной женщине каждый раз, как смотрю в лицо моей дочери.

Я извлекла свой ящик из тайника под полом. Это куб со стороной в двадцать два дюйма из такого же алюминия, из которого делают фюзеляжи самолетов, укрепленный стальными уголками, с прочными защелками с трех сторон. Я купила его за четыре тысячи пятьсот франков в Бамако в магазине «Пти Марше».

Я ставлю ящик на кухонный стол и открываю его. В нос ударяет запах заплесневелого дерева, смешанный с запахом пряностей и пыли. На самом верху лежит конверт с документами на имя Долорес. Я откладываю конверт в сторону и достаю матерчатую сумку, богато вышитую золотыми и зелеными нитями; клапан украшен маленькими раковинками каури. Я достаю из сумки плоскую чашу с крышкой диаметром чуть больше обеденной тарелки, сделанную из акациевого дерева. Это волшебная, колдовская чаша опон игеде. Крышка выполняет роль колдовского поддона опон Ифа, в центре у нее вырезано углубление, а по краю идет бордюр шириной около двух дюймов.

Подожди минуту, Джейн. Сердце у меня колотится так бурно, что я всей грудью ощущаю его удары. Холодный пот выступает на лице, особенно на лбу, руки у меня тоже мокрые и совершенно ледяные. Какой город выбрать? Покателло? Уокиган? Можно ли обойтись без этого? Нет, если я вдруг умру, это единственный путь спасти девочку. Я просто не знаю, что мне делать, а спросить некого, за исключением Ифы. Я ненавижу обращение к богам, колдовство, призвание Ифы, как они называют это в Западной Африке. Хоть и помню, что мне это нравилось в ту пору, когда я считала такое занятие интеллектуальной игрой, пока не убедилась в его реальности. Выяснилось, что я — за свои грехи — к этому способна. Улуне был удивлен и обрадован. Ифа, несомненно, любит меня.

Я снимаю крышку и откладываю ее в сторону. Чаша разделена на восемь отделений вокруг девятого, центрального, в котором лежит расшитый желтыми и зелеными нитями мешочек. Я вынимаю из одного радиального отделения синий стеклянный пузырек, заткнутый пробкой. В пузырьке находится порошок — это истолченная древесина дерева иросун. Высыпаю немного порошка в углубление на поддоне для колдовства, ровно распределяя его по гладкой поверхности. Беру желто-зеленый мешочек и высыпаю его содержимое себе на ладонь — семнадцать блестящих пальмовых орехов. Кладу их в центральное отделение, за исключением одного, который помещаю перед поддоном для колдовства и посыпаю древесным порошком, ибо это голова бога Эшу, а никто не смеет смотреть на обнаженную голову царя богов.

Я достаю из особых отделений еще две вещи: это ирофа, продолговатый предмет из бронзы, на верхнем конце которого изображены фигурки голубей, и маленькая метелочка из волос с коровьего хвоста. Кладу то и другое на стол. Так, теперь шестнадцать икин, шестнадцать на удивление тяжелых, спелых пальмовых орехов с четырьмя благоприятными глазками на каждом. Держу их перед своим лицом и брызгаю на них слюной; мне это очень трудно, потому что рот у меня сухой, как древесина акации. Обращаюсь с молитвой к Ифе, чтобы разбудить его, потом постукиваю фигуркой ирофа по колдовскому поддону. Начинаю петь благодарственную песнь-моление Ифе, и Эшу, и Огуну, и Шанго, и всему сонму богов йоруба.