Книга Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

7

В молчании мы едем в особо охраняемую тюрьму возле Салерно, где содержится Джакомо Сонино. Я сижу на заднем сиденье автомобиля рядом с Алессандро. Он предупреждает: если спросят, то я giornalista.[51]После этого всю дорогу читает газеты. Чувствую себя не в своей тарелке. В серьезной целеустремленности Алессандро есть что-то обескураживающее. В очередной раз меня заставляют вникать в сложную суть его работы. Сегодня он намерен провести беседу с признавшимся убийцей, который свидетельствует против девяти своих товарищей, что они убили семь человек: четырех членов соперничающей банды и трех ни в чем не повинных мирных граждан. У Алессандро необычная профессия. Его работа — отыскать истину, моральную истину. Как бы ни бесновалась каморра, каким бы непринужденным ни казался процесс судебного разбирательства в Италии или Неаполе, какие бы общественно-политические пристрастия ни питал судья, задача Алессандро состоит в том, чтобы иметь полное представление о событиях, приведших к смерти семерых человек. Остальное — вынесение приговора, апелляции, всякие юридические пререкания — можно предоставить отлаженному механизму отправления гражданского правосудия. С этим справится любой. Но далеко не любой способен провести судебный процесс, в котором все участники намерены сохранить свою «честь», убежденные, что их omerta нерушима, и одновременно стараются уничтожить своих противников. Этот и подобные процессы имеют в основе противостояние воли гангстерской и воли моральной.

Моя вера в честность и неподкупность Алессандро абсолютна. Я интуитивно доверяю ему. Он, можно сказать, наделен моральной красотой. Именно это качество делает его привлекательным. Наверное, из-за этого Луиза в него влюбилась. Интересно, что думает о нем Сонино? Гангстеры, и это очевидно, отнюдь не испытывают к нему заведомого презрения, как можно бы ожидать. А адвокаты? Конечно, они предпочли бы судью послабее, такого, чтобы можно было прибрать к рукам. Например, заносчивого, самовлюбленного, тщеславного. С такими чертами характера, какие можно было бы использовать. Теперь я понимаю, сколько тонкостей драмы, разыгрывавшейся в зале суда, прошло мимо меня. Сегодня надеюсь наверстать. Мы будем в одной комнате, говорит Алессандро. В белой комнате.

Похоже на павильон для киносъемки. Комната просторная, стены из побеленного кирпича, пол покрыт линолеумом. Окон нет. Посередине комнаты стол, два стула, две камеры. Освещение на высоких треногах. Из комнаты тянутся провода, прикрепленные к полу клейкой лентой. Мы далеко не первые. Адвокаты, репортеры, разные служащие собрались в коридоре и стоят, переминаясь с ноги на ногу. Некоторых из них я видел в зале суда. Нас все время пересчитывают. Дважды я предъявляю паспорт полицейским офицерам. Мое имя, адреса (в Неаполе и Лондоне) заносятся в какой-то журнал. Больше до меня никому нет дела. Сонино нигде не видно. Какой-то молодой человек просит Алессандро сесть на стул, а сам идет к камере, что напротив, и настраивает кадр. Покончив с этим, он принимается устанавливать свет. Алессандро встает, но молодой человек просит его сесть снова.

Держусь в сторонке, забившись в угол, откуда хорошо видно место, где будет сидеть Сонино. Время от времени ко мне обращается кто-либо из присутствующих, но я лишь пожимаю плечами и говорю: «Giornalista, inglese», — и меня оставляют в покое. Наконец Алессандро разрешено встать. Пришел его помощник. Они вполголоса переговариваются. Алессандро смотрит на часы. Вокруг царит неразбериха. Оператор — похоже, единственный человек в помещении, который знает, что делает, — оглядывает комнату в поисках решения какой-то проблемы.

— Ты, — говорит он наконец, посмотрев на меня.

«Ага, как же», — думаю я и стою на месте, делая вид, что ничего не замечаю. Оператор опять меня окликает. Алессандро оглядывается. Я пожимаю плечами. Оператор подходит ближе.

— Inglese, — замечаю я, — non capito.

Это его не останавливает: он хватает меня за рукав и тащит на середину комнаты. Приходится подчиниться, если я не желаю нарваться на скандал. Оператор проводит меня к стулу, предназначенному для Сонино. Я догадываюсь, что выбран в его дублеры, так как высок ростом. Алессандро смеется, очевидно, не понимая, что видеотрансляция вполне могла уже начаться и в этот самый момент девять гангстеров, и без того подозрительно воспринявшие мое появление, смотрят прямо на меня в недоумении, с чего это я оказался в строго охраняемой тюрьме, откуда их обвинитель будет давать показания. Спрашиваю оператора, включены ли камеры. Почему-то мне кажется, что человек его лет и профессии должен говорить по-английски. Тот молча смотрит на меня.

— Камеры включены? — повторяю я. — Работают? — Показываю пальцем.

— Мы не снимаем, — отвечает он насмешливо.

Несбывшаяся надежда стать еще одним Феллини или Пазолини явно сказывается на его манере общения с людьми. Я встаю, но мне, как и Алессандро, велят сесть обратно.

Когда наконец приготовления окончены, я снова спрашиваю:

— Скажите мне только, видят ли картинку в суде?

Оператор с каким-то извращенным высокомерием произносит:

— А ты кто такой?

Я крепко хватаю его за руку и притягиваю к себе:

— Говори, видят ли в зале суда картинку?

— Нет, нет, — лепечет он, тряся головой: мое поведение разом сбило с него спесь.

Подходит Алессандро:

— Все в порядке?

— Все прекрасно, — отвечаю я и, отпустив оператора, возвращаюсь в свой угол.

Служащие тюрьмы приносят еще стулья, быстро расставляют их. Один из них, видимо, заметив, что я пришел вместе с Алессандро, передает мне стул через головы других. Теперь все сидят в терпеливом ожидании. Входит пожилой человек в строгом деловом костюме и направляется прямо к Алессандро. Они пожимают друг другу руки, беседуют, понизив голос. Ни дать ни взять два политика, совершающих сделку, уточняют детали и приоритеты с профессиональной быстротой и точностью. Пока они шепчутся, все в комнате молчат. Потом пожилой уходит, а Алессандро оборачивается и что-то говорит, давая знать, что пора приступать к делу. Он садится, достает свои папки и раскладывает бумаги, стучит по микрофону, стоящему перед ним на столе. Звука нет. Алессандро обращается к оператору, уже водрузившему на голову наушники. Алессандро говорит в микрофон. Оператор показывает оба больших пальца.

Вводят Сонино, его окружают пять полицейских. На нем тот же черный костюм, та же белая сорочка с темным галстуком: одежда измята, как будто связывалась в узел и использовалась в качестве подушки. Он шаркает ногами. Кисти рук скованы наручниками. Интересно, думаю, какие сюрпризы он приготовил нам сегодня. Даже в таком неприглядном виде, худой, изнуренный, Сонино заполняет собой всю комнату. Как и в случае с любой харизматической личностью, трудно определить, что именно делает его особенным. Однако сейчас его появление несет окружающим что-то вроде облегчения. Мы всего лишь фон, он же — хорошо и всесторонне прописанная фигура. Большинство людей проходят мимо нас незамеченными, Сонино же поражает воображение. Все мы как по команде пристально смотрим на него, пусть и сгорбленного, внутренне потерянного, еле шаркающего ногами.