Книга Кот, который играл в слова - Лилиан Джексон Браун

– Коки, – сказал он, – я не успею заехать за вами. Почему бы вам не взять такси до пресс-клуба и не встретить меня там?.. Нет, всего лишь небольшое дело, которое я должен уладить… Отлично. До скорого! И может быть, у меня будут для вас кое-какие новости! – Квиллер обернулся к коту: – Коко, ты когда ел эту розовую ткань? Ты где её нашел?

Когда Квиллер вошел в пресс-клуб, Коки ждала в вестибюле, сидя на одном из потрепанных кожаных диванов.

– Беда, – сказала она. – На лице у вас написано.

– Погодите, займём столик, тогда объясню, – ответил он. – Устроимся в коктейль—холле. Я жду телефонного звонка.

Они пошли к столику под штопаной-перештопаной красной клетчатой скатертью.

– Выясняются неожиданные обстоятельства, связанные с убийством Дэвида, – начал Квиллер, – и в них замешан Коко… Он был в квартире у Дэвида, когда грянул роковой выстрел, и, видимо, ел что-то шерстяное. Когда я в ту ночь принёс его домой, он странно выглядел. Я было счёл, что он напуган. Но теперь я склонен думать, что у него были желудочные боли. По-моему, у котов бывают желудочные боли.

– Он не смог переварить шерсть? – спросила Коки.

– С шерстью он бы как-нибудь управился, но в той ткани было что-то ещё. Когда он вернулся домой, его, должно быть, вырвало целым куском материи, и он запрятал его под испанский комод. Час назад я его нашёл.

Коки хлопнула себя по щекам:

– И вы его опознали? Не говорите мне, что вы и вправду опознали его!

– Да, и, пожалуй, вам бы он тоже показался знакомым. Это была жёлтовато-розовая шерсть с золотистыми, словно металлическими, линиями.

– Натали Нойтон! То платье ручной вязки, в котором она была на вечеринке! Квиллер кивнул:

– Видимо, Натали была в квартире у Дэвида в ночь на понедельник и могла быть там, когда в него стреляли. Во всяком случае, это необходимо было довести до сведения полиции, так что я отнёс эту ткань персикового цвета в полицейское управление. Вот почему я опоздал.

– Что они сказали?

– Когда я уходил, они торопились к Холмам Потерянного Озера. Наш полицейский репортёр обёщал позвонить мне, если что-либо выяснится.

– Интересно, почему же Натали сама не пошла в полицию и не пожелала рассказать обо всем?

– Это-то меня и беспокоит, – сказал Квиллер. – Если у неё была какая-то информация и убийца это знал, он мог попытаться заставить её молчать.

Куполообразный потолок клуба преобразовывал голоса вечерней воскресной толпы в рев, но усиленное громкоговорителем объявление по внутреннему переговорному устройству одолело даже рёв:

– Мистера Квиллера к телефону.

– Это наш ночной дежурный в полицейском управлении. Я сразу вернусь. – Он поспешил к телефонной будке.

Когда он вернулся, глаза его были омрачены. – Что случилось, Квилл? Что-нибудь ужасное?

– Полиция прибыла слишком поздно.

– Слишком поздно?

– Слишком поздно, чтобы застать Натали в живых.

– Убита!

– Нет. Она покончила с собой. Очевидно, сильная доза алкоголя, а потом – снотворное.

– Но почему? Почему? – печально вскрикнула Коки.

– Видимо, это объяснено в её дневнике. Она безнадёжно любила своего дизайнера, а он был не из тех, кто отговаривает от романа.

– Это я знаю!

– Натали считала, что Дэйв готов жениться на ней, как только она получит развод, и хотела его так отчаянно, что согласилась на условия своего мужа: никакой материальной поддержки и никакого участия в воспитании детей… Потом, в прошлый уикенд, её осенило, что Дэвид никогда не женится на ней – да и ни на ком другом. Когда мы с Оддом Банзеном поднялись к её дому в понедельник утром, а она отказалась нас видеть, она, верно, была не в себе от разочарования, угрызений совести и какого-то безнадежного ужаса.

– Я бы ослепла от ярости! – сказала Коки.

– Она и ослепла – достаточно, чтобы счесть, будто все можно поправить, убив Дэвида.

– Значит, это была Натали…

– Это была Натали… После всего она приехала домой, отпустила горничную и пережила двадцать четыре часа ада кромешного, прежде чем покончить С ним. Она пролежала мертвая с вечера четверга.

Над столом воцарилось, долгое молчание. Через некоторое время Квиллер добавил:

– Полиция нашла у неё в чулане платье персикового цвета. На шали недоставало бахромы.

Когда принесли меню. Коки сказала:

– Я не голодна. Пойдёмте погуляем – и поговорим о чём-нибудь другом.

Они гуляли и разговаривали о Коко и новой кошке по имени Йю, или Фрейя.

– Надеюсь, вместе они будут счастливы, – сказала Коки.

– По-моему, мы все будем счастливы вместе. Я собираюсь поменять её имя на Юм-Юм. Я должен поменять и ваше имя.

Девушка мечтательно взглянула на него.

– Понимаете, – растолковал Квиллер, – Коко не нравится, что я зову вас Коки. Это слишком напоминает его собственное имя.

– Так зовите меня просто Эл, – ответила Элкокови Райт тоскливо упавшим голосом, смиренно приподняв брови.

В понедельник новость о датском предприятии Гарри Нойтона появилась на первой странице «Дневного прибоя» за подписью Квиллера. В первом выпуске по типографской ошибке вместо слова «разнообразных» стояло «разноопасных», но ошибка эта была столь уместной в данном случае, что статья от неё только выиграла.

Гарри Нойтон, финансист и спонсор разноопасных деловых начинаний, – гласил бюллетень, – приобрёл права на уникальную разработку датского учёного, которая станет бесценным вкладом в дело процветания человечества, – на бескалорийное пиво с добавкой витамина С.

В тот же день на скромной церемонии в пресс-клубе Квиллеру преподнесли почётную пресс-карточку на имя его кота. Для удостоверения личности на ней было наклеено фото Коко – с расширенными глазами, настороженными ушами и ощетинившимися усами.

– Я снял его, – сказал Одд Банзен, – в ту ночь, в квартире Дэвида Лайка.

А Лодж Кендал заметил:

– Не подумайте, что мне так уж легко удалось уломать шефа полиции и заставить комиссара подписать эту карточку!

Когда Квиллер вернулся в тот вечер на «Виллу Веранда», то вошёл в квартиру скрестив пальцы, чтоб не сглазить. Он принес Юм-Юм из лечебницы домой в полдень, и у кота с кошкой было несколько часов, чтобы обнюхаться, осторожно покружить вокруг друг дружки и достичь полного согласия.

В гостиной стояла тишина. В зелёном датском кресле сидела Юм-Юм, выглядевшая изящной и нежной. Её мордочка смотрелась пикантным коричневым треугольником, а слегка раскосые глаза – огромными голубовато-фиолетовыми кругами. А на белой грудке, там, где шерстка разделялась на две стороны, был влажный вихор зализанного меха, более мягкий, чем ниже на шкурке.