Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

В июле сорок первого у военкомата за пару минут до построения Паола, белая, как простыня, сунула мужу в карман конвертик с сургучной печатью и сказала:

– Распечатаешь в самой безнадежной ситуации. Только когда другого выхода не будет. Вдруг сработает…

В январе сорок второго, в первую Ржевско-Вяземскую кампанию, Андрей лежал в мелком рве за чахлым холмиком по локоть в крови Мишки Отаманюка; тот даром что находился рядом, но на самом деле был очень, очень далеко – до него было уже не докричаться. Не докричаться было до лежащего справа Артура Григоряна. Не докричаться было до командования, до покойной мамы и до Бога, в которого, впрочем, Андрей как комсомолец верил не очень. Он лежал и смотрел на людей в сером. Они, растянувшись цепью, шли на него фронтом. Он понимал, что это немцы, не понимал лишь, зачем столько на него одного – хватило бы и трети. Понимал он также, что красиво встать в полный рост с последней гранатой в руке он всегда успеет, можно даже сделать пару затяжек. Андрей сунул руку в карман и наткнулся на бумажный квадратик – «…когда другого выхода уже не будет». Сломал печать и увидел слова: «Асгард – Биврёст – Мидгард – Хель». Он невесело усмехнулся, сожалея, что эта немыслимая ахинея – последнее, что он видит в своей жизни. Усмехнулся и произнес шепотом все четыре слова, одно за другим.

Земля качнулась под ним, будто где-то недалеко сдетонировала мина или как если бы он, сидя в лодке, оттолкнулся от берега. Мимо наискосок прошла волна неожиданно свежего теплого воздуха.

«А теперь кричи», – сказал кто-то у него в голове или над ухом. Возможно, он сам себе приказал. Кричи!

И, поднявшись в полный рост, совершенно не думая о том, что его могут убить раньше, чем он прокричит эти слова, Андрей заорал что есть силы:

– Асгард!

Мимо уха просвистела пуля, он качнулся и устоял на ногах.

– Биврёст!

Бедро взорвалось огнем, и он упал на колени.

– Мидгард!

В глазах двоилось, серые тени качались вдали.

– Хель!

Еще одна пуля попала в предплечье.

Как будто они издевались над ним, тянули со спасительной автоматной очередью. А может, хотели взять живым.

Пытаясь удержаться на коленях, не упасть вниз лицом, Андрей вдруг увидел, как между ним и немцами возникло что-то большое, ослепительно серебристое, и взметнулись к небу острые стальные крылья. И еще одна пара крыльев. И еще одна. Земля под ним гудела, и по ней шла мелкая рябь, будто где-то внизу, под слоем почвы, пропускали электрический ток. Теряя сознание, он сделал усилие и взглянул вверх, в небо – над стальным веером крыльев, контуром своим совпадавших с рисунком на сургучной печати, висела самая настоящая радуга, она же Биврёст, она же мост. Дорога жизни, путь между мирами, который, впрочем, простому смертному никогда не суждено пройти.

«Как будто летом над Днепром», – подумал Андрей, проваливаясь в полную, беспросветную темноту.

* * *

Утро приходило из-за гор. За полчаса до рассвета Марта поднималась кормить коричневых поджарых коров. «Не в коня корм, – полусонно думала Марта, – наступит весна, зазеленеют пастбища, так мяса ведь все равно не нагуляют, будут носиться по склонам, как горные козлы».

«Вот-вот наступит весна», – думала Марта, глядя сквозь прутья плетня на огонек в соседнем доме, там, где жила самая старая женщина стана, Михайлина, или просто Мать. Ей-то чего не спится? Могла бы спать хоть до полудня. Нет, проснулась, пишет или читает. Она всегда и в основном делала только это – писала или читала.

Мать была сердитой, немногословной и такой древней, что в детстве Марта верила – Михайлина видела и Христа на Голгофе, и первые крестовые походы, и костры инквизиции. Мать была учителем, тьютором, источником. Каждому ребенку стана нужна грамотная нянька, которая помогает разговориться, которая показывает, как разговаривать, как, и, главное, с кем. С кем можно, а с кем нельзя. С чем позволено, а с чем запрещено. Марта хорошо запомнила, как Михайлина кое-что важное объяснила ей, маленькой.

Марта, забежавшая тогда «только на одну минутку», уже и забыла, зачем забежала, а просто сидела на вычищенной высокой лавке, болтала ногами, ела малину из мисочки. Мать же молча складывала свои цветные платки – уголок к уголку, и вдруг сердито взмахнула красным в сторону угла.

– Кто там? – спросила Марта с набитым ртом.

– Иди сюда, – позвала ее Михайлина. – Тихо, тихо.

В углу шевелилось что-то похожее на комочек серой пыли.

Михайлина произнесла несколько глухих фраз на языке, в котором, казалось, полностью отсутствовали гласные. Слова были шершавыми, царапались и скрипели. Комок пыли вдруг стал горизонтально передвигаться – туда-сюда.

– Молоко ворует, – буркнула Мать. – Мелкий паразит.

– Кто это? – прошептала Марта. – Он живой?

– Ну как живой… Домовой это, – спокойно сказала Мать. – Я уже ему и блюдечко ставлю с засахаренной клюквой – нет, ворует, гаденыш.

– Папа говорит, что домовые и всякая нечисть – из другого мира.

Михайлина пожевала губами, еще раз махнула платком на мелкого паразита, и тот исчез, будто просочился сквозь щели стены.

– Пусть твой папа не выдумывает всякой ерунды. Они, молодые, вечно выдумывают глупости. Всё пытаются объяснить, а самое страшное – всё и всегда пытаются упростить. Ничего нельзя упрощать, девочка, это страшно вредно. Из какого другого?.. Что такое другой мир? Из нашего они мира, они тысячи лет живут в нишах, в пузырях… ну как тебе объяснить? В лакунах. Запомни – в лакунах. Многие старше нас… В том и беда простого человека, что наш мир устроен так сложно, что ни мне, ни тебе не побывать и в сотой части тех краев, которые простираются в нем. Никогда не увидеть его целиком, не взлететь, не понять. Мне вот наша молодежь говорит, твои родители, к примеру: что́ ты, Мать, детям такие вещи рассказываешь? Малы они еще, дескать, ничего не соображают. Так ведь я и им в свое время всё рассказывала, и покойный Яков, и до нас рассказывали… Всё, всё ты понимаешь. И все дети всё понимают, даже самые маленькие. Мы, Марта, такой народ – мы можем очень многое. Нам доверили строить связи, но… Ты меня слушаешь?

– Я слушаю, – заверила серьезная девочка Марта.

– Запомни – никаких разговоров со смертью. Почти со всем сущим в мире можно найти общий язык из того множества языков, которые нам даны Господом нашим. И только со смертью нельзя поговорить. Нельзя – не потому что запрещено, просто это невозможно. И все попытки бесполезны и очень опасны. Ни в коем случае не пытайся. Поняла?

Марта этот момент уяснила, но что такое смерть, она в свои шесть лет понимала не очень. Уход в мир иной любимого мужчины Михайлины, Якова, она не застала. А больше в стане никто не умирал. И так, дожив до шестнадцати лет, ничего не забывая из тех уроков, что им, детям, давали старшие, Марта держала в уме на первом месте это предупреждение Михайлины, но не задумывалась о том, когда и при каких обстоятельствах ей может захотеться или понадобиться поговорить со смертью. Совсем не это занимало ее голову. Родители намекали, что еще пара лет – и ей придется выбирать себе пару. Причем выбирать раз и навсегда. Почему можно только раз и навсегда, никто толком не объяснял, это было что-то вроде поверья или даже суеверия. Никто из арви никогда не бросал свою половину, не предавал, не изменял. Но была пара случаев, о которых хорошо помнила Мать: у мужчины умерла жена, и он не смог жить один, сошелся с женщиной – хорошей, любящей, заботливой. Добром это не кончилось – по нелепой случайности погибли и она, и рожденные в их браке дети. Или вот у женщины погиб муж. Он пытался преодолеть непонятные и опустошительные самовозгорания окрестных лесов, но не совладал с темной сущностью живого огня. Только спустя десятилетия арви справились, нашли нужный язык, и теперь дети, включая Марту, носились по светлому юному подлеску у подножия горы Грахот и никто уже не боялся за них. Похоронив мужа, эта женщина и не думала вновь создавать семью. Но был в стане человек, который давно и внимательно наблюдал за ней, замужней, печально смотрел издалека, как она вместе с сыновьями запускает игрушечную лодку по речке Быстрице, или лечит травами старую кобылу соседа, или стоит у крыльца, сложив руки ковшиком – собирает в них первые капли летнего дождя. Спустя год после несчастья с ее мужем он осмелился подойти к ней, сказать несколько слов сочувствия. То ли на них, то ли на спокойный взгляд его глаз отозвалось ее сердце. И эта история тоже не кончилась добром. Пошла женщина с подругами в лес за ежевикой, с ними увязался один из сыновей, младшенький. А отчим со старшим мальчиком взялся ремонтировать крышу. Ни с того ни с сего покатился с крыши сосновый кругляк, будто не были ничем скреплены эти бревна, и задавило насмерть обоих. Были еще какие-то примеры, более древние.