Книга Просвещенные - Мигель Сихуко

Всякий юнец — герой и неудачник одновременно. С возрастом нам приходится выбирать себе место между этими крайностями. Я, наверное, уже выбрал. Но так было не всегда. Я помню, что облегчило мне первоначальный выбор. Анаис. Я встречал ее с занятий по живописи, ее живот явственно рос, ее одежда пахла льняным маслом. Я выслушивал ее грезы, как мы будем воспитывать нашего ребенка в Праге, Буэнос-Айресе, Антананариву. Как она восхищалась Ван Гогом, и э. э. каммингсом[108], и стихотворением про то, что любовь нежнее самых маленьких ручек. Вместе мы ходили на ультразвук и занятия по Ламазу. Вместе просматривали списки имен, пролистывая наше совместное будущее. Вместе занимались любовью, крепко держась за наши общие надежды, закрепленные плодом внутри ее. Ее служанка позвонила мне среди ночи и сказала, что у Анаис отошли воды и ее отправили в больницу. Роды были затяжные, я был рядом, она хватала губами ледяную крошку с моих рук, пока я тихонько говорил: «Дыши, дыши», и вот наконец Анаис повернулась ко мне и прошептала: «Люблю тебя». Прям как в кино. Потом пришел врач и сказал, что ребенок в опасности. Потом было кесарево сечение, пока я расхаживал по приемной из угла в угол. Когда мне дали подержать дочь, я понял, что детство кончилось, и бешено обрадовался. Девочка стоила любых жертв. Потом пошли подгузники, срыгивания, первые шаги и первые слова. Когда я принес свою крошку показать бабушке и дедушке, они ласкали ее и сюсюкали, а потом еще сфотографировались каждый с нею на руках. Позднее, уже наедине, обливаясь слезами, Буля говорила мне: «Вы как будто в дочки-матери играете». Потом была борьба за средний балл, позволявший не вылететь из университета. И, конечно, месяц, который я провел вдалеке от них, когда бабушка с дедулей отослали меня в Лондон, где Хесу оканчивал свой МВА, потому что ведь «большое видится на расстоянии». Анаис чувствовала себя покинутой, а может, она испугалась или просто была в такой же прострации, как и я. В общем, она сказала, что, если я не вернусь, она мне изменит. Тем же летом я вернулся, но было уже поздно: Анаис выполнила свою угрозу — она целовалась с другим. Так мне, во всяком случае, запомнилось. Давно это было.

Я пытался вернуть любовь Анаис ради нашей семьи, ради маленькой дочки. Но измена разделяла нас, как колючая проволока. Я бросил ее, а она бросила меня, и каждый ждал, что другой еще пожалеет об этом. Анаис, как и я, была ребенком с ребенком. Она попросила прощения, и я знал, что раскаяние было искренним. Но вот почему я не мог простить ее, я не знаю. Расхаживая по дому, я прикидывал, где он мог ее целовать, и потом старался обходить эти места стороной. От мысли, что он брал мою дочку на руки, внутри у меня все сжималось. Я все время представлял себе, как она смотрит на него, когда они стоят, обнявшись у дома, возле выращенных ее мамой орхидей, там, где мы с ней раньше обнимались и где изо всех сил старались обняться теперь. Какие планы они строили? Какими обещаниями успели обменяться? И что Анаис должна была сделать теперь, когда сделала все, что могла, — извинилась, расцеловала меня, постаралась ободрить? Признаваясь во всем этом, я не рассчитываю на прощение.

Однажды утром я симулировал сумасшествие. Возможно, сама симуляция говорила о том, что со мной и вправду не все в порядке. Я смотрел в пустоту и шептал Анаис:

— Меня преследует Жак Ширак[109]. Слышишь? Это он! Нам нужно спрятаться. — И полез под диван.

Анаис схватила меня за руку. Она поверила. Коктейль успеха, злобы и недоверия туманил мне голову. Поверила ли? Не говоря ни слова, она обняла меня.

— Бойся Жака Ширака! — воскликнул я.

Анаис обхватила мою голову, посмотрела мне прямо в глаза и спокойно сказала:

— Жак Ширак во Франции.

Потом она расплакалась. Я тоже рыдал. Обо всем сразу.

Периоды моего отсутствия становились все дольше, пока однажды я не исчез совсем.

* * *

На второй военный Новый год дядя Джейсон поднял бокал сакэ и произнес тост за неувядающую любовь и заботу о своем брате, невестке и их детях. После чего исчез. «Только что был здесь, — вспоминал Криспин в „Автоплагиаторе“, — а когда мы переобнимались все с надеждой, в тот Новый год, граничившей с отчаянием, дядюшки Джейсона уже не было. Я был безутешен. Еще долго это оставалось для нас непостижимой загадкой. Только после войны мы наконец узнали, что с ним произошло. Его жизнь и истории, которые он мне потом рассказывал, во многом определили решения, которые я принял в молодости».

Из готовящейся биографии «Криспин Сальвадор: восемь жизней» (Мигель Сихуко)

* * *

Из заведений выкатывается публика, люди смотрят на дождь, прохлаждаются под навесом ТЦ «Гринбелт». В кафе толкотня, в магазинах суета — и все это почти невыносимо. Рождественские песенки действуют как пыточные механизмы. Это похоже на сон, когда ты приходишь в школу, а там все на тебя пялятся. Проверяю ширинку. Ускоряю шаг. Люди отворачиваются к своим чашкам, смотрят на неоновые вывески.

В клубе «Coup d’Etat»[110]жарко и сумрачно, яркие лучи прорезают туман непролазного техно. Бас пробирает до костей; мелодии бодрящие, неуловимые. На танцполе светомузыка вспыхивает красным, зеленым, потом синим, желтым и снова красным. Вечеринка обозначена как «Олдскульный транс». Когда это транс успел стать олдскульным? Место совсем не изменилось, только я почти никого не знаю. Все такие юные. Танцуют со знанием дела, влажные от усилий. В темно-синем неоновом свете у входа вспышка срабатывает как молния: шарообразный Альбон Анг пробирается сквозь толпу, делая снимки для своей колонки «Альбонанса» в «Газетт»; фотографируемые позируют, как удачный улов. В темных углах по плюшевым диванам размазало тех, кто почутче. Парочка пытается жахнуться по-сухому, и, чтоб никто не заметил, они, как скромные собачки, прибились к раструбу кондиционера. Танцовщик совсем мальчишеского вида, играя со светящимися палочками, рисует в воздухе простые круги. Меня подмывает взять у него палочки и показать, как надо. Как странно быть взрослым, когда твои фантазии и мечты более не направлены исключительно в будущее! В кармане вибрирует телефон. Эсэмэска от Габби, моего старого друга. Как узнал, что я здесь? Прямо сейчас начинается Эдса-5. На эти выходные запланированы массовые выступления против администрации Эстрегана! Держим связь. Нам нужен каждый голос.

Наверху вышибалы преграждают мне вход в зону ВИП. Внутри старый знакомый замечает меня и чуть не подпрыгивает на месте. Я безуспешно пытаюсь вспомнить его имя. Он был сильно моложе, учился в Международной школе, когда я уже был студентом колледжа, и, помню, он мне не сильно нравился. Он говорит вышибалам, что я свой. Они впускают, оглядывая меня с сомнением. Внутри старые друзья подхватывают меня в свои объятия, лупят по спине, жмут руку, как будто я что-то выиграл. «Когда ты вернулся?» — спрашивает Мико, перекрикивая шум. Он пытается засунуть мне в рот таблетку. Я сжимаю губы. Улыбаюсь, мотаю головой. И обнимаю его с благодарностью. Вся банда в сборе.