Книга Блаженные - Джоанн Харрис

Томазина недовольно забурчала.

— Что ты говоришь?

— Ничего…

Только меня снедала тревога. Она преследовала меня день напролет, и в монастыре, и в саду, и в часовне, и во время работы в поле, и в пекарне. Не полегчало, даже когда спала жара. В одночасье воздух пропитался влагой, а солнце тусклой монетой светило из-за облачной дымки. От духоты мы обливались потом, от пота смердели. Вслух не говорили ни о самоубийстве Жермены, ни о Нечестивой Монахине. Только от себя не убежишь, и от возмущенного ропота, и от страха, нараставшего с каждым часом молчания. За последние два месяца это уже вторая смерть, и обе случились при необычных обстоятельствах. Казалось, третья — лишь дело времени.

Пришла она нынче вечером. Сестра Виржини принесла из лазарета печальную весть: во время капитула скончалась сестра Розамунда. Разумеется, возраст есть возраст, только нашего горя это не умаляло. Тотчас поползли слухи: Розамунду насмерть испугала Нечестивая Монахиня; ее замучил злой дух, тот самый, что унес жизнь матери Марии; старуха покончила с собой; она погибла от холеры, и теперь это все скрывают; она умерла от обильного кровотечения при попустительстве матери Изабеллы.

Я склонялась к последнему: Виржини с первого дня неправильно ухаживала за старухой. Розамунду вырвали из привычной жизни, лишили общения с подругами, вот бедняжка и начала сдавать. Звучит кощунственно, но смерть настигла ее очень не вовремя. Как теперь убедить сестер, что им ничего не грозит? Заразна не смерть, а болезни, — говорила я. Сестре Пьете я набрала снадобий, которые защитят ее тело от порчи; Альфонсине и Маргарите, зачахшим от лечения Виржини, — укрепляющих настоев. После ужина послушницы подходили ко мне за советом. Я просила поститься с крайней осторожностью, пить только воду из колодца и мыться с мылом утром и вечером.

— А это зачем? — подозрительно спросила Томазина.

Я пояснила, что мыло и вода отгоняют многие хвори.

— Пустое! — недоверчиво буркнула она. — Скверну мылом не смоешь, тут надобна святая вода.

Я тяжело вздохнула: некоторым простых вещей не объяснишь, не прослыв еретичкой. С Томазиной нужно тщательно выбирать каждое слово.

— Скверна может таиться и в воде, и в воздухе. В скверном воздухе или в воде легко плодится хворь.

Я показала ей ароматический шарик, который скатала, чтобы отпугивать насекомых и глушить дурные запахи. Томазина опасливо повертела его в руках.

— Что только тебе не ведомо, — пробурчала она.

— Ну, придумки-то не мои.

На всенощной к нам обратился Лемерль, заметно уставший после целого дня поста и молитв. Услышав его, перепуганные сестры немного просветлели, но отец Сен-Аман не желал вспоминать беды уходящего дня, зато с фальшивой живостью вещал о деяниях святой мученицы Фелициаты.

Потом с нами говорила мать Изабелла. Чем больше Лемерль вещал об осторожности и воздержании, тем заметнее она волновалась, словно не доверяла духовнику. Сегодня ее речь получилась длиннее и путанее обычного. Изабелла говорила о Божественном Свете, только слова ее ночной мрак не развеяли.

— Нужно тянуться к Божественному Свету, — твердила она дрожащим от усталости голоском. — Но, боюсь, усилия напрасны: порок отравил наши сердца и души. Стремимся мы к благу, но благими намерениями выстлана дорога в ад. А порок вездесущ. Никому нет от него спасения, даже отшельнику, на полвека укрывшемуся в темной пещере. Порок — это чума, это заразная хворь. Порок рождает сны, — шептала Изабелла, и в ответ к сводам часовни поднялся ропот. — Сны и кровь.

«Кровь… Кровь…» Безрадостный ропот напоминал ядовитый дым.

— Дьявольский ихор течет меж нами, вызывая чудовищные мысли и желания.

«Да… Да… Да…» — роптали сестры.

Лемерль, стоявший рядом с Изабеллой, улыбнулся — или в пламени свечи так только казалось? — а от светильника из ризницы вокруг его чела возник слабый нимб.

— Ихор довел нас до богохульства! — закричала мать Изабелла. — До разврата! До тайных мерзостей! Кто станет это отрицать?

Альфонсина, стоявшая в первом ряду, зарыдала, воздев руки. Следом за нею и Клемента умоляюще потянулась к Изабелле.

«Все мы порочны!» — грянуло из-за их спин.

«Порочны… Порочны!» — в исступленном восторге повторяли сестры.

«Отравлены скверной!»

«Да, да, скверной!»

Свечи, ладан, тяжелый аромат паники и возбуждения. Кишащий тенями мрак. От сквозняка дверь хлопнула о стену, свечи затрепетали. Пляшущие тени стали двоиться, троиться, вот их три сотни, потом три тысячи — несметная армия ада. Кто-то закричал. Мать Изабелла так завела сестер, что одинокий крик тотчас подхватили; многоголосым эхом он разнесся по всей часовне.

— Вон оно, глядите! Оно здесь, здесь, глядите!

Все обернулись на крик. Чуть поодаль от остальных с воздетыми к потолку руками стояла сестра Маргарита. Она сбросила вимпл и запрокинула голову, словно показывая, что творит с ее лицом тик. Левая нога дрожала так, что и под грубой тканью рясы не скрыть. Казалось, та дрожь подчинила себе каждый мускул, каждый нерв Маргаритиного тела.

— Сестра Маргарита! — без тени волнения позвал Лемерль. — Сестра Маргарита, что с тобой?

Истощенная Маргарита с трудом остановила на нем взгляд, открыла рот, но не издала ни звука. Ее левая нога задрожала еще сильнее.

— Не трогай меня! — крикнула она сестре Виржини, которая бросилась ей на подмогу.

— Сестра Маргарита! — Сей раз в голосе Лемерля звенела тревога. — Если можешь, подойди ко мне.

Маргарите явно хотелось подойти, да ноги не слушались. Подобное я видела в гасконском Монтобане: сразу несколько местных жителей мучились виттовой пляской. Однако тут дело было в другом. Маргаритина нога дергалась точно по воле злого кукольника, а лицо безостановочно кривилось.

— Она притворяется! — процедила Альфонсина.

Маргарита обратила к ней перекошенное лицо, а тело ее застыло в неестественной позе.

— Помогите! — пролепетала она.

Изабелла молча следила за страшным спектаклем и лишь сейчас подала голос.

— Теперь видите? — глухо осведомилась мать настоятельница. — Она одержима, в нее вселился злой дух.

Лемерль не ответил, но вид у него был очень довольный.

«Одержима! Одержима!» — зароптали сестры. Слово, которое долго носили за пазухой, теперь напоминало назойливую муху.

Лишь Альфонсина недоверчиво поджала губы.

— Пустая суета, — пробурчала она. — Это тик или паралич. Вы что, Маргариту не знаете?

Про себя я с ней согласилась. Волнующих событий в последнее время хватает, как тут голову не потерять, особенно чувствительной Маргарите? Тем паче Альфонсина все сильнее харкает кровью и затмевает ее.