Книга Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман

Ньюкомен посмотрел на него с любопытством:

— Если бы я не слышал о ваших выдающихся способностях от людей, чьё мнение я уважаю, то обвинил бы вас в злоупотреблении праздной напыщенностью.

— Я не лишён недостатков — доктору Уотсону это известно, как никому другому, — но праздность не входит в их число. Я не трачу попусту ни слов, ни действий.

— В последнем я не сомневаюсь. — Инспектор снял с вешалки свои шляпу и плащ и оделся. — Значит, к концу месяца, — сказал он, берясь за ручку. — Ловлю вас на слове.

Хлопнув дверью, Ньюкомен вышел. Я услышал, как его плащ шуршит по ступенькам, а затем грохнула входная дверь. Холмс бросил взгляд на часы на каминной полке, зевнул и наклонился, чтобы вытряхнуть трубку в камин.

— Время ложиться спать, Уотсон, — объявил он, откладывая «Фауста». — Будьте так добры, спуститесь вниз и заприте дверь, а я пока посвящу хоть несколько минут детищу Страдивари. Иначе мне всю ночь будет сниться гётевский ад. — Он протянул руку и достал скрипку и смычок из футляра.

Мелодии Листа сопровождали меня, пока я запирал дом на ночь, и продолжались, когда я поднялся наверх и затем прошёл в свою спальню. Однако, когда я оказался под одеялом, возвышенные ноты венгерского композитора сменились какой-то сверхъестественно прекрасной музыкой, навеявшей мне образы цыган у костра на залитой лунным светом уединённой поляне. Я не мог узнать эту мелодию, что могло означать — хотя вряд ли, — что Холмс исполнял произведение собственного сочинения. Я так и заснул под чудесные звуки.

Не знаю, сколь долго я спал, пока, внезапно проснувшись, не обнаружил стоящую надо мной худую фигуру моего друга, — однако слишком много времени пройти не могло, потому что было ещё темно, а лунный луч, падавший на Холмса из окна, после моего отхода ко сну переместился лишь незначительно. Мой компаньон был одет в плащ с капюшоном и шапку с наушниками. Я тут же встревожился, поскольку подобное напряжённое лицо и сверкающие глаза могли означать только одно. Я сел, щурясь ото сна.

— Холмс, в чём дело?

— Нет времени объяснять, Уотсон, — ответил он. Голос его звучал резко: один из признаков, наряду с вулканической активностью его мозга и тела, приближающейся развязки. — Вставайте и одевайтесь, если желаете сопровождать меня, пока я ловлю кэб. Если я прав, то нельзя терять ни секунды. — Холмс развернулся, не дожидаясь ответа. — И возьмите револьвер! — прокричал он с лестницы.

Пятью минутами позже мы с головокружительной скоростью неслись в кэбе на восток по вероломной мостовой, мотаясь из стороны в сторону на поворотах.

— И куда мы на этот раз? — Мне пришлось кричать, чтобы пробиться через стук копыт. При этом я одной рукой придерживал шляпу, а другой был вынужден вцепиться в стенку кэба. Стоял пронизывающий холод.

— В дом Джекила! — выкрикнул мой товарищ. Во вспышках света проносящихся мимо газовых фонарей я видел лишь не очень чёткий силуэт. Шнурок на его худой шее выдавался, словно рояльная проволока. — Этим вечером я был законченным дураком, каких ещё поискать надо. Молю Бога, чтобы мы не опоздали!

Поворачивая в страшной спешке на улицу, где жил Джекил, мы едва не столкнулись с другим кэбом, нёсшимся в противоположном направлении с такой же ужасной скоростью. Когда он прогрохотал мимо, свет газового фонаря на углу упал на бледные искажённые черты престарелого пассажира, на чьём озабоченном выражении запечатлелась такая устремлённость, что он, думаю, даже не обратил внимания на то, что нам чудом удалось избежать аварии.

— Холмс! — прокричал я, когда кэбы разъехались. — Там был Пул, слуга Джекила!

Он отрывисто кивнул, но ничего не ответил. Выражение его лица было мрачным, как никогда.

В доме Джекила горели все огни, когда мы обогнули угол и резко остановились на обочине переулка. Холмс выпрыгнул из кэба.

— Мои опасения подтвердились, Уотсон. Худшее произошло. — Он пробежал через тротуар и ринулся вниз по ступенькам к двери, которая вела в прозекторскую. Рывок за ручку подтвердил, что она заперта. Холмс чертыхнулся. — Я не взял свои инструменты для взлома! Потребуется ваше крепкое плечо, Уотсон!

Мы встали перед дверью.

— На счёт «три»! — велел Холмс. — Раз, два, три!

Мы одновременно навалились. Меня пронзила боль. Дверь затрещала в косяке, но не более.

— Попробуем снова. Раз, два, три!

Теперь отскочили планки и раздался звук, напоминающий пистолетный выстрел. Обследование при свете фонаря показало, что дерево вокруг проржавевшего замка раскололось крупной полукруглой трещиной.

— Продолжаем, Уотсон. Раз, два, три!

Брызнув щепой, дверь с треском распахнулась, и мы ввалились в прозекторскую. Стараясь удержаться на ногах, по инерции мы оба вбежали в коридор, где я различил в сумерках неясные очертания серой фигуры, стоявшей в операционной. При нашем появлении она издала сдавленный крик, развернулась и по-обезьяньи помчалась по лестнице к обитой красным сукном двери, что вела в лабораторию доктора.

— За ним! — крикнул Холмс.

Когда я играл в регби за «Блэкниф», то своей скоростью вызывал восхищение у остальных игроков команды, однако сейчас Холмс оказался на несколько шагов впереди меня, перепрыгивая в азарте погони за преследуемым зверем через две ступеньки одновременно, и успел как раз в тот момент, когда дверь готова была захлопнуться. С величайшим усилием ему удалось протиснуть плечо внутрь. Я влетел мигом позже, на ходу доставая револьвер из кармана.

И искренне обрадовался, что сделал это, ибо в свете газового рожка я оказался лицом к лицу с Эдвардом Хайдом.

XVIII. Вот это да!

Пускай читатель обвинит меня в легковесности, но должен признаться: вопреки всему, что я знал об этом человеке, и независимо от того невыразимого отвращения, которое вызывало одно только его присутствие, в тот момент его внешность показалась мне нелепо комичной. По какой-то причине злоумышленник счёл нужным облачиться в одежду своего благодетеля, и вид его съёжившегося тельца, завёрнутого в объёмистый белый халат Джекила, докторский воротник, свободно болтавшийся на его тощей шее, и ботинки, выглядывавшие из-под складок брюк на несколько размеров больше его собственных, выглядели столь смехотворно — как на ребёнке, нарядившемся в гардероб своего отца, — что в тогдашнем своём перевозбуждённом состоянии я наверняка бы рассмеялся, кабы не свирепое выражение на волчьем лице Хайда.

Глаза под вздымающимися бровями горели бешенством, орлиные ноздри раздувались. Белые зубы сверкали в угрожающем оскале, а его заострённые черты, резкость которых на фоне массивной головы ещё более усиливалась, искажались воистину каиновской ненавистью. Он шипел, словно загнанный зверь.

Хайд схватил с рабочего стола у себя за спиной мензурку, где бурлила и дымилась какая-то зловещая на вид жидкость желтоватого цвета, и теперь стоял, держа её перед собой, словно это было оружие, которым он надеялся нас сдержать.