Книга Счастливчик - Майкл Джей Фокс

пожилых людей первыми в лифт, но никогда не предполагал, что те долгие минуты, которые уходят у некоторых из них чтобы зайти внутрь, найти и нажать нужную кнопку, — это последствия изнурительного воздействия БП.

Полагаю, это можно списать на высокомерие молодости. Можно обратить внимание, если это случилось с вашими дедушками и бабушками, но остальные — не моё дело. Я молод, я здоров, у меня и без вас хватает забот.

Как объяснил невролог, у молодых (до сорока лет) Паркинсон случается довольно редко — меньше десяти процентов от общего числа больных. Как я узнал позже, в таком затруднительном положении, находилось чуть больше ста тысяч североамериканцев. Но легче мне от этого не стало.

Я пытался вспомнить, видел ли кого-то из заболевших моложе семидесяти лет, и вспомнил только одного. Журналистку, возрастом около сорока пяти, которая брала у меня интервью в кофейне «Гринвич Вилладж». Беседа была довольно приятной, но помню, меня немного донимала рассеянность её движений: долгое шуршание пакетиком с сахаром в попытке открыть и высыпать содержимое в чашку, неравномерное помешивание лязгающей ложкой. Она не прилагала никаких усилий — просто держала чашку, а трясущиеся руки сами перемешивали в ней сахар и сливки. Как и помощница невролога, я подумал, что она просто нервничает. Помню, мне польстило, что я способен производить такой эффект. Потом я сообразил, что не в нервах было дело. Ничто не говорило о её взволнованности, наоборот — она была абсолютно в себе уверена и действовала профессионально. Вероятно, это было моё первое столкновение с болезнью Паркинсона с ранним началом.

Ладно, допустим, теоретически всё это вписывается в рамки возможного, но всё ещё остаётся «обычно» и «от 50-ти до 65-ти». Для этого должно быть объяснение. С каждым новым абзацем энциклопедия всё точнее и точнее описывала моё состояние: «Симптомы, включая мышечную ригидность, заторможенность, снижение двигательной активности и тремор». Все они определённо присутствовали, но преимущественно в левой половине тела. Снижение двигательной активности особенно напугало Трейси во время моей пробежки на Мартас-Винъярд — она заметила, что левая рука движется асинхронно с остальным телом. Также присутствовала ригидность мышц бедра, из-за которой я передвигал левую ногу при ходьбе с едва заметной задержкой. Иногда по утрам я просыпался с жёсткостью в шее, плече, запястье, а также в колене и лодыжке.

«На ранней стадии могут проявляться и другие симптомы…». Я покопался в памяти и, к сожалению, вспомнил пару таких симптомов. Например, соответствовавших этому: «редкие мигания, снижение активности лицевых мышц». В этом легко можно убедиться, если просмотреть все мои работы в хронологическом порядке. Сам я этого не делал — только мама в состоянии за раз выдержать такое количество меня, — но поверьте, так оно и будет. Я-то всегда думал, что редкие мигания и снижение активности лицевых мышц — это следствие растущей раскрепощённости перед камерой; меньше переигрывания и кривляния перед зрителями, как показатель личного роста актёра. «Нет», — говорила мне книга своей кучей слов: «лучше не будет — только хуже».

Что же касается: «фиксированная осанка, затруднения в смене позы (если нужно встать или сесть)» — подсказку дал прошлый опыт работы. Моя любимая сцена в первой части «Назад в будущее» — исполнение «Джонни Би Гуд» на танцевальном вечере «Волшебство на глубине морской». Как несостоявшийся музыкант, я ухватился за возможность, заучивая аккорды и гитарное соло. Работал с хореографом, чтобы лучше показать фирменные сценарные движения своих рок-н-рольных кумиров. Съёмка этой сцены заняла два дня, была потной и изнуряющей, но я был молод и в отличной форме (так казалось), поэтому не особо уставал.

Четыре года спустя для второй части «Назад в будущее» мне пришлось заново сыграть эту сцену с точностью до мелочей. Повторить движения оказалось не только физически намного труднее, но и в разы изнурительней. Через несколько недель я почувствовал себя больным. Да, я стал на четыре года старше, но этого явно было недостаточно, чтобы объяснить всю тяжесть повторения сцены.

Последняя часть предложения: «склонность оставаться в одной позиции необычно долгое время» — тоже имела место быть. Она заставила задуматься о Трейси, точнее о причинах её постоянных подшучиваний надо мной. Наряду с гиперактивностью, на меня порой наваливалась люмпеновская лень. В таких случаях Трейси говорила:

— Тебя можно ставить в словаре перед определением слова «инерция»: стоит тебе остановиться — почти невозможно снова завестись.

Как ни печально — это практически точное описание картины жизни с Паркинсоном.

Сейчас я очень хорошо понимаю только одно: причина, по которой симптомы проявлялись столь постепенным, и как бы я назвал, вероломным образом, — влияние болезни на работу центральной нервной системы. Область мозга, известная как чёрная субстанция, содержит группу клеток, вырабатывающих вещество дофамин, которое работает передатчиком сигналов мозгу. Когда по какой-либо причине клетки начинают умирать, выработка дофамина сокращается. К некоторым нервным клеткам мозга и нейронам, играющим большую роль в моторной функции, сигналы перестают поступать должным образом, либо вообще не поступают. В результате, владелец мозга (в данном случае — я) перестаёт контролировать своё тело. Как двигатель автомобиля без моторного масла, мозг без дофамина будет медленно, но верно разрушаться. Физические симптомы, которые я не смог распознать, горели красными огнями на приборной панели, но кто же знал, что нужно взглянуть на неё? Если подумать, я всегда игнорировал эти маленькие красные огоньки — к великому огорчению отца.

Вполне возможно Паркинсон у меня был уже за пять или даже за десять лет до того утра во Флориде, когда начал подёргиваться мизинец. Учёные считают, что к тому моменту, когда у людей появляется даже едва заметный тремор — красный огонёк, если угодно — мертво уже около восьмидесяти процентов клеток чёрной субстанции, они абсолютно утеряны без какой-либо возможности на восстановление. Что подводит меня к последнему предложению абзаца: «Но обычно пациенты обращаются к врачу только после появления тремора рук». Хреново, если у меня действительно это прогрессирующее дегенеративное заболевание мозга. Но неужели, чёрт возьми, из-за этого мне теперь нужно посвятить ему жизнь, пусть оно и занимает солидную её часть? Одной из вещей, которые я в том числе терял, — была свобода, но не в физическом плане, как следствие гибели тысячи крошечных клеток. Если диагноз был верен, если у меня была эта болезнь, тогда я навсегда становился заложником прогнозов, и значит терял самореализацию в творчестве. Меня бы отслеживали и изучали, сравнивая с такими же, как я. Результаты были бы тщательно исследованы, чтобы узнать отклонился ли я (и насколько) от нормы и насколько течение болезни отличается от прогнозов.