Книга Этажи - Олег Сергеевич Савощик

герму несколько раз ударили. Затем все крики потухли, остался один. Вова быстро научился различать, когда люди кричат от страха, а когда от боли. Различать ужас и предсмертную агонию. А еще ефрейтор знал, какой рык не может издавать человеческая глотка.

– Там что, твари? Как? – Он повернулся к своим. – Разве там был Самосбор? Или там есть другой вход?

Ему никто не ответил. В дверь перестали ломиться.

– Сержант!

Гаврила покачал головой.

– Ждем.

– Нахер.

Вова потянулся к вентилю…

«Не трогать», – чужая мысль вспыхнула в голове, импульсом прошлась по нервным окончаниям.

… и тотчас отдернул руку.

– Отставить, ефрейтор! – Голос Гаврилы оставался холодным, как сумрак этих коридоров. Казалось, что это говорит не он, командир, наставник, боевой товарищ, а сам противогаз рождает звуки столь же безжизненные, как и черная резина, из которой он сделан.

За дверью продолжали орать.

Вова понимал, что спорить бесполезно, упираться тоже – не при операторе точно. Понимал, но и заставить себя замолчать не мог.

– Гавр, ты чего? Там твари! А мы кто, помнишь? Мы убиваем тварей. Там же люди, мля!

– Товарищ сержант, разрешите обратиться? – вставил Хохол.

– Не разрешаю, – рявкнул Гаврила. – Отставить, я сказал, мать вашу! Это приказ!

– В жопу себе засунь… – выплюнул Вова и отвернулся.

Крик за дверью ослаб, превратился в жалобное подвывание, будто только что орал взрослый мужчина, а теперь на его месте рыдал тощий подросток. Меньше чем через минуту и он затих.

– Сейчас, – сказал Гаврила, отпирая герму.

По коричневому полу цеха растекалась бордовая лужа. Густо, неспешно заполняла швы между плиткой. В луже лежал мужчина, цвет его спецовки было не разобрать, так сильно она пропиталась кровью. Его бледное лицо застыло с раскрытым ртом, глаза таращились в потолок, будто все еще ожидая рассмотреть там спасение.

Над мужчиной нависла тварь, поставив передние лапы ему на бедра, с чавканьем ковырялась острой мордой у него в брюхе.

Тварь подняла голову, заслышав скрип дверных петель, и Вова нажал на спуск. Три пули попали точно в цель, расшвыряли ошметки черепа по цеху; обезглавленное тело развернуло и отбросило на полметра.

– Всем оставаться на местах, работает ликвидационный Корпус! – запоздало крикнул Гаврила.

Вова осмотрелся. Вдоль стен рядами тянулись станки – железные махины, о назначении которых ефрейтор мог только догадываться. Между ними прятались рабочие, Вова видел их бледные лица, сжатые губы. Кто-то держал в руках инструмент – молоток или разводной ключ, – но так и не решился пустить его в ход.

На полу лежали кабели, где-то блестели горки металлической стружки, где-то засохли желтые, как моча на ободке унитаза, капли масла. Никакой слизи. Датчик на газ тоже молчал. Здесь не проходил Самосбор, не в последнее время уж точно.

– Граждане! – обратился Гаврила к работягам. – Ликвидационный Корпус заботится о вашей безопасности! Покиньте территорию зачистки. Повторяю! Партия заботится о безопасности трудящихся. Расходитесь!

Рабочие нерешительно двинулись к выходу, запертому еще две минуты назад. Они бросали на ликвидаторов короткие взгляды, и было заметно по угрюмым лицам, что мужикам есть что сказать, о чем спросить. Но то ли шок от увиденного, то ли Ералаши в руках бойцов не давали поднять головы, заикнуться черным противогазам о «требованиях», таких важных совсем недавно, что ради них стоило драть глотки.

Сейчас работяги уйдут, а требования останутся в этом цеху, повиснут мертвой тишиной, отпечатаются в кровавой луже на полу. И больше никогда не прозвучат вслух.

Вова глянул в дальний конец цеха, где темнел проем еще одного коридора. Скорее всего, тварь взялась оттуда. Вова всматривался до рези в глазах, казалось из темноты на него смотрят в ответ. Изучают. Ждут? Хотелось всадить очередь в коридор, чтобы убедиться…

Вот только твари Самосбора не прячутся и не устраивают засад. Как и не появляются из ниоткуда, чтобы сожрать одного человека.

– Так, давайте здесь по-быстрому закончим и уходим, – скомандовал Гаврила.

Грабли снова были в руках у Хохла, он сгребал ими ошметки черепа в одну кучу. Вова достал и развернул мешок для утилизации. Глянул мельком на мертвеца. Тварь прогрызла дыру в его животе, почти начисто сожрала внутренности. Она не убила его сразу, как они делают это обычно, целясь когтями и клыками в горло и лицо. Он жрала его, пока он кричал.

«Публично»! – вспомнился приказ Гаврилы. В том, что в луже крови лежит именно бригадир, Вова не сомневался.

Тварь походила на тех, что совсем недавно ликвидаторы из четвертой роты тащили в сетях: четыре лапы и длинная безглазая морда. Вова плохо помнил детали той зачистки, кто с ним был и как он вообще оказался на территории другой части, но образ порождений, трепыхающихся от разряда шокеров, видел отчетливо.

Сегодняшняя тварь была чуть больше, отличалась толстой черной шкурой и гребнем из коротких шипов на спине. Рядом с торчащим из шеи обломком позвонка ефрейтор заметил металлический штырь, из которого тянулись полупрозрачные нити. Кровь существа, липкая и тягучая, мешала понять, что это такое, а разглядывать Вове долго не дали. Хохол одним ловким движением граблей отправил кашу из мозгов и костей в мешок и наклонился, чтобы завязать его.

Труп бригадира Служба быта заберет позже.

Вова подошел к Гавриле практически в упор, вытянулся, расправив плечи, и, проигнорировав очередной приступ боли, рявкнул:

– Разрешите доложить, товарищ сержант! Зачистка закончена! Гражданские… – Он сделал упор на последних словах, словно вбил железной набойкой сапога. – В безопасности!

– Вовчик, даже не начинай. – В сдавленном голосе Гаврилы послышалось угрожающее шипение, как в закрытом клапане, готовом вот-вот сорваться от перепада давлений.

Сержант отвернулся, бросил через плечо.

– Возвращаемся.

– Так точно, – бросил Вова ему в спину, не двинувшись с места. – Товарищ сержант.

IX

Антонина Ивановна не любила есть биоконцентрат холодным, Самосбор во время уроков и Витю Крышкина из четвертого «В». И если безвкусную пасту всегда можно подогреть, то на вой сирен молодая учительница никак повлиять не могла.

Когда Самосбор заставал ее дома, Антонина уходила в спальню и ложилась на кровать, специально поставленную так, что подушка являлась самым дальним от гермодвери местом в квартире. Голову на подушку, одеяло сверху, чтобы заглушить вой из коридора, глаза закрыть.

И тогда легче.

Но в классе некуда прятаться, лишь стена и герма, от которой всего несколько шагов до учительского стола, разделяют учеников и коридор.

Самосбор влияет на всех по-разному, даже через спасительные двери: кто-то может спать или спокойно заниматься своими делами, не обращая внимание на сирену, а кто-то мучится от приступов. У Антонины сдавливало виски и звенело в ушах, а во рту появлялся мерзкий привкус железа, будто лизнула ржавую трубу.

Дети в Самосбор тоже становились тихими. Сидели, зажимая уши ладошками, старались смотреть на парту или прямо перед собой. Порой кто-нибудь начинал хныкать, и приходилось садиться на корточки рядом или брать ребенка к себе на колени, ерошить волосы, гладить по плечам и прижимать к груди заплаканную мордашку.

Директриса