Книга Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) - Шаршеналы Абдылбаев

уже, о беспокойством:

— Что бы это значило: не приходит никто из министерства?

— А там знают, что вы здесь?

— Как не знают, если человек оттуда встречал меня. Этот парень и в трамвай посадил, и до гостиницы довез.

Исламджан пошуршал старой газетой, потом накрыл ею лицо и сразу же захрапел.

Парень из министерства пришел к вечеру. Был он высокий, худощавый, с приятным добрым лицом… Протянул мне руку, представился: "Анвар Шамспев". Обменялись несколькими фразами, и Анвар спрашивает:

— Исламджан-ака, что если сегодня мы вместе сходим в театр?

Исламджан, подбоченясь левой рукой, ответил с достоинством:

— Литература, искусство, театр, концерты — моя слабость.

Анвар вынул из кармана три билета:

— Так я и думал, Исламджан-ака! Тогда предлагаю сходить на "Гамлета".

— На "Гамлета", значит? — переспросил Исламджан.

— Да, в театр имени Хамзы, — подтвердил Анвар, кладя билеты на стол.

— А песен в этом спектакле много?

Анвар оторопело посмотрел на моего соседа. Исламджан стоял все так же подбоченясь. жизнеутверждающего цвета лицо его выражало озабоченность. Но, увидев удивление во взгляде Анвара, домла торопливо улыбнулся:

— Все, все! Идти — так идти…

По дороге успели поужинать и, конечно, немного выпили.

В театре все шло поначалу нормально: смотрим, слушаем. Все трое. И вот уже Гамлет начал свой знаменитый монолог. Тут-то я, заметил, что Исламджан ерзает в кресле, вздыхает и даже, кажется, постанывает.

— Что с вами, домла? — спрашиваю шепотом.

— Плохо себя чувствую что-то, — отвечает Исламджан. — Выйду-ка я, пожалуй, в фойе…

Делать нечего: поднимаюсь, выхожу следом. Домла Исламджан стоит у степы и щелкает фисташки. Теперь он не испускает ни вздохов, ни стонов, однако во взгляде — страдание.

— Так что же случилось? Что болит у вас?

— Что, что! Вы лучше скажите, что это за театр — ни песен, ни танцев! — с сердцем отвечает Исламджан. — Подумаешь, "жизнь или смертью! Хе, хочешь умирать — умирай, — какое мне дело…

— Не могу не согласиться с вами, домла. Только как бы парень из министерства не обиделся.

— Вы думаете? — забеспокоился он и, не дожидаясь моего ответа, направился в зал. Во взгляде его была решимость. После спектакля Исламджан долго и с восхищением говорил о фехтовальном мастерстве принца Датского. Даже тогда, когда мы остались вдвоем в номере и улеглись в постель.

Следующий день я провел на совещании и вернулся в гостиницу часам к семи вечера. Домла Исламджан сидел мрачный — ждал, как выяснилось, меня.

— По раздевайтесь! — в голосе его прозвучала требовательность. — Сейчас же идем на "Аптик Гериб Шах-сенам". Вот билеты. Товарищ Шамсиев встретит нас у входа.

Всю дорогу до театра домла, сокрушаясь, пересказывал мне эпизоды из прочитанной им книги, но которой мать Гериба была слепа, а песни самого Гериба до того тоскливы, что лучше б опера оказалась совсем без музыки.

И хотя я несколько раз обмолвился, что тоже читал "Ашик Гериб", умолк он только при виде поджидающего нас Анвара. Едва успели занять свои места, как за дирижерским пультом появился кудрявый молодой человек, хвостик черного фрака делал его похожим на ворона, а белой крахмальной грудью он одновременно напоминал пингвина. Раздались звуки оркестра.

Когда окончилась первая сцена, Исламджан просидевший ее с видом мрачным и решительным, оживился, предложил неожиданно:

— Давайте, товарищи, подойдем к сыну Закира-дутариста. — Пояснил: — Закир в нашем доме пионеров учителем музыки, а сын…

Встав с места, домла подвел нас к кудрявому молодому человеку, спускавшемуся с высоты дирижерского места. Тот сразу признал в Исламджане земляка, поздоровался почтительно, стал расспрашивать о своих родных, о районных новостях. Домла Исламджан сжато изложил положение дел в родном районе и сам спрашивает:

— Выходит, Тахирджан, слухи эти, что вы работаете в театре, соответствуют действительности?

— Выходит, соответствуют, — отвечает дирижер.

— А что, Тахирджан, — голос домлы зазвучал задушевностью, — вы и петь или, там, танцевать можете? Или, — он вскинул по-дирижерски руки, — или только это?

Я взглянул на Анвара — он смеялся. Я, кажется, тоже.

Только дирижер, растерянно глядя то на нас с Анваром, то на Исламджана, лицо которого было почти скорбным, ничего не понял:

— Так ведь для меня и этого, Исламджан-ака, хватит… А поют, танцуют другие.

Исламджан положил руку на плечо дирижера:

— Не обижайтесь, Тахирджан, но я хочу сказать вам как учитель…

— Пожалуйста, пожалуйста, домла! Буду вам только благодарен.

Домла обвел рукою зал с уходящими в перспективу рядами кресел:

— Видите, мой молодой друг, какой зал! Сколько людей? А ведь среди них есть ровесники и вашего дедушки и вашей бабушки. Так можно ли стоять к ним спиной и еще помахивать палочкой!

Тут уж, кажется, и Тахирджан все понял. Во всяком случае, смеялись мы все трое. Вслух смеялись, громко.

Домла, как видно, из вежливости, присоединился к нам, а потом все-таки сказал с отеческой интонацией:

— Подумайте над моими словами Тахирджан: ведь существуют же в конце концов нормы приличия! Может быть, делать эти движения стоя лицом к народу?

Прозвучал третий звонок, и погас свет. Мы заняли свои места.

А рано утром я попрощался с Исламджаном и уехал домой.

Прошло около месяца, и мне случилось быть в том районе, где жил мой сосед по номеру в гостинице "Россия". Вспомнился он в тот момент, когда в местном книжном магазине я услышал знакомый бодрый голос, обращенный к продавщице:

— Девушка, покажите мне "Гулихироман"!

Оглядываюсь — вижу: домла Исламджан. Поздоровались.

— Ну, так как, домла, прошла тогда ваша беседа в министерстве? — спрашиваю я.

— Беседа прошла на уровне! — не без гордости ответил Исламджан. — Да вот, приехав в район, передумал я — отказался от должности заведующего: слишком уж хлопотно. Да и недоброжелатели… Вы меня понимаете?

Я его понимал, а потому сказал, как тогда, в фойе театра:

— Не могу не согласиться с вами, домла… Действительно, всё ясно.

Перевод В.Лещенко

КАЗАХСТАН

МАРАТ КАБАНБАЕВ

Марат Кабапбаев известен как детский писатель. Несколько раз он получал премии на республиканских конкурсах на лучшие произведения для детей и юношества. Выпустил сборники "Солнце в одуванчиках" и "Арыстан, я и виолончель".

ЭХО

Рассказ

— Жырыккулак![24] Ко мне! На! На!

Простуженный голос хрипло прозвучал в морозном воздухе. С вершин высоких елей, согнувшихся под тяжестью снега, взлетели сороки. Их крылья сухо прошелестели над головой. Сорочий стрекот напомнил быстроглазых аульных бабенок, что спешат наперегонки от дома к дому передать последние новости и заодно высматривают, над чьей крышей погуще печной дым…

Бахтияр поправил ремень ружья — ныло под его тяжестью плечо.