Книга Здесь, на Земле - Элис Хоффман

Если ему улыбнется судьба, менее чем через сорок восемь часов они будут далеко-далеко отсюда. Да, как ни странно, Ричард действительно верит в судьбу. Ему, человеку науки, не единожды доводилось убеждаться в ее существовании. Коллеги, разумеется, высмеяли бы его воззрения, но как тогда объяснить, почему один песочный жук прямиком угождает в паучью сеть, а другого благополучно проносит мимо? Любовь, как теперь видит Ричард, совсем не такова, какой он ее раньше представлял. Она грубее, тяжелее, куда как путанее. Он знает: его жена была — и есть — с другим мужчиной. Мужичиной, которого он презирает и считает ответственным за смерть своей сестры. И все же вот он, Ричард Купер, здесь. Стоит и уговаривает Кена Хелма взять сорок долларов за доставку из аэропорта. Да, немало сюрпризов преподнесла ему любовь. Поверил бы он, что может стать тем самым человеком, который сумеречно-грустным ноябрьским днем, стоя у закрытой двери, за которой его никто не ждет, будет стучать и стучать, не думая и не колеблясь, а дождь будет хлестать по его единственному приличному костюму? Ричард поступает так в состоянии, в котором обычно после двух-трех часов наблюдения за раненым кедровым жуком в раз кончает е его редкой красотой, а заодно — с агонией.

Он отлично знал, конечно, что некоторым видам живых существ известна любовь — приматам, само собой, и всему семейству псовых, — но чтобы это касалось, (как ему в свое время открылось) и малюсеньких жуков?! Многие захохотали бы в ответ на подобное предположение, однако, на взгляд Ричарда, чистой воды тщеславие — предполагать, что любовь лишь такова, какой мы, люди, ее себе представляем. Осенний красный лист — целая вселенная для черепашьего жука иди божьей коровки, прикосновение восторга жизни. И вот он, Ричард, здесь, влюбленный, вопреки всему. Да, это он, глупее всякого жука и куда как более упорный, преодолел три тысячи миль и на все сто готов к тому, что его без лишних слов развернут в обратном направлении.

Гвен открыла дверь и, увидав отца, бросилась ему на шею.

— Папочка!

Она никогда его так раньше не звала. Обычно это было что-то вроде «батя», или короткое «па», или вообще никак, без обращения.

Гвен тащит Ричарда в прихожую, где белый маленький терьер, повизгивая, подпрыгивает одновременно на всех своих четырех лапах.

— О, кто это?

Ричард ставит на пол чемодан, садится на корточки и гладит собаку.

— Ее зовут Систер. — Гвен сама удивлена, насколько она рада видеть своего отца. Он такой настоящий-настоящий! — Осталась после миссис Дейл.

— Ну, здравствуй, Систер, — обращается к собаке Ричард.

Та вежливо садится перед ним и наклоняет голову, готовясь слушать.

— Как дела?

А вот дела у них, если откровенно, — хуже некуда. Гвен вдруг оказалась единственной, кто за все в ответе, — нравится ей это или нет. По приезде сюда мать занималась повседневными делами, но только на первых порах. Теперь она к быту никакого отношения не имеет, ей не до того. Не постирай Гвен себе одежду — и нечего будет надеть. Не сходи за продуктами, не приготовь поесть, не подстели ко сну — никто за нее этого не сделает. Как-то, спеша по городу на встречу с Крис, Гвен миновала женщину с поднятым воротником и мечтательным выражением лица, и, лишь сидя за столиком в «Синей птице» и дожидаясь, пока им с Крис принесут картофель фри и колу, она внезапно осознала: да ведь то была ее мать!

— Что-то не так?

Ну как ему скажешь, что здесь творится?

— Нет-нет, у меня все в порядке, — убежденно произносит Гвен, — я просто очень рада тебя видеть.

— Ты замечательно выглядишь.

Повзрослевшая, очаровательная без всей этой косметики — как же сильно способен измениться человек за такое короткое время. Всего неделю назад он не находил себе места от тревоги, боялся, что дочь вернется домой с очередным участком тела, пострадавшим от пирсинга, и какой-нибудь новой «дурью» вроде экстази в рюкзачке.

Ричард идет в прихожую вешать мокрый плащ. В ботинках хлюпает, отвороты брюк намокли, но он уже просто не в состоянии думать о том, как вернуть себе приличный вид перед встречей с Марч.

— Ну? — спрашивает он.

— Что ну?

— Где мать? Мне бы хотелось поговорить с ней.

«Не кажется мне, что тебе нужен этот разговор», — вздыхает про себя Гвен. Вслух же говорит, что планы матери — сплошной хаос, никогда не знаешь, где она находится в данный момент.

— Что ж, давай хоть приготовим кофе к ее приходу, — предлагает Ричард.

Дождь на дворе пошел вперемежку со снеговой крупой. Она стучится в окна камешками, брошенными с неба. Кофе в такой вечер — идея в самый раз. Ричард позабыл уже, насколько иные габариты у этих старых домов Новой Англии: непривычно широки сосновые половицы, низкий потолок, легкий крен комнатных стен (результат десятилетий обитания).

— А где кофейник?

В былые дни он постоянно здесь готовил, когда ходил сюда к Марч. Ему и Джули, жене Алана, до чрезвычайности это нравилось: она была его верным ассистентом, а он изобретал что-нибудь эдакое из области кулинарии. Как-то раз, эксперимента ради, они залили кленовым сиропом итальянские макароны, в другой его приход — испекли пироге начинкой из турнепса, сельдерея, репчатого лука и при взгляде на его форму торжественно назвали «каблуком».

— Где ж у вас кофейный фильтр? — продолжает поиск Ричард.

Гвен сидит на табуретке, свесив ноги. Этот день она провела с Хэнком, ведя Таро за поводья весь путь до города и обратно. Когда Хэнк ее целовал, конь пытался втиснуться и идти между ними.

— Забудь, дружище, — дразнил его Хэнк, — она моя.

А Гвен за верность чмокнула старого красавца его теплый, мягкий нос. Дыхание коня оказалось сладким, как запах свежескошенного сена.

— Ты его поцеловала? Поверить не могу! — издал стон Хэнк.

— Скажи, а ты мог бы мне соврать? — спрашивает немного погодя Гвен.

— Насчет чего? Насчет того, что я чувствую, видя, как ты целуешь это животное, с его-то запахом изо рта? Или насчет того, допустим, что намечается атомная война и нам осталось жить часов двенадцать, а я должен решить, сказать тебе об этом гили утаить, позволив беспечно провести оставшиеся полдня?

— Ну, скажем, атомная война.

Гвен залезла на каменную стену, оттуда перебралась к Таро на спину, где и растянулась во всю длину, как будто конь — удобная кушетка, разве что на высоченных ножках.

— Я бы не смог соврать.

Хэнк берет поводья, и они медленно бредут назад на ферму. Он отвечает сразу, даже не подумав, вот что больше всего поражает в нем Гвен.

— А ты? — спрашивает Хэнк. — Ты сказала бы мне правду?

Таро спотыкается, и девушка инстинктивно хватается за гриву. Она вынуждена спрыгнуть, чтобы Хэнк смог разобраться, в чем проблема. Он поочередно осматривает ноги Таро. Ага, вот оно что: в стрелку заднего левого копыта вклинился крошечный острый камешек, и Хэнк удаляет его перочинным ножом.