Книга Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель

«ну, точно Иентеле ди негидестэ!»

Добрая госпожа Ландес вовсе не знала о такой своей популярности.

В тот вечер, в который начинается наш рассказ, Иентеле по обыкновению гово­рила о своих соседях. Рядом с ними жило семейство, которым Иентеле особенно инте­ресовалась. Это было гордое, аристократическое, всеми уважаемое, но лишившееся своего бо­гатства, семейство Коган, которое Иентеле в насмешку называла Дон Рануда, с тех пор как Мали прочла ей комедию под этим заглавием. Иентеле ди негидестэ давно стремилась вступить в семейное родство с Реб Киве Коган, сына которого она избрала женихом для своей дочери, но до сих пор её старания оказались тщетными.

— Слушай Гирш-лебен (жизнь) — говори­ла она своему супругу — мне право стыдно бу­дет, если при новых выборах тебя не сде­лают габаем[28] в синагоге. Ты такой же приличный еврей, как Реб Киве Коган и также богат и образован, как он, а я ничем не хуже Мириам Коган, и ношу такой же красивый стирнбиндель, как она, только мой жемчуг не заложен, как жемчуг Мириам Коган! Мне служанка их говорила, что только в четверг вечером она послала за мукой, и в пятницу утром за мясом на субботу, потому что в доме ни гроша не было. А приглашают на субботу десять чело­век[29], и гордятся тем, что занимают у других!

— Когда посмотришь на этих людей, — за­мечает Реб Гирш Ландес, опираясь на спинку кресла и нежно взглянув на свою красноречивую супругу, — то подумаешь Бог знает, что это за птицы такие. Он весь в шелку и атласе; она, эта «фаниберья», все так важно, чинно — а сынок...

Мали подняла голову.

— А сынок думает, что он какой-нибудь Аристотель, вечно шляпа на затылке, смотрит на звезды и думает, что может осчастливить человека своим поклоном.

— Ах, папаша, что ты говоришь, право. Он кланяется всегда очень вежливо, он мне вот и книги дал, и раз занял у нас пись­менный прибор, когда у них красили в доме, и там все было уложено!

— Вероятно он не имел копейки, на что купить чернила, — вмешалась мать.

— Ну, скажи мне, Иентеле, к чему они нанимают такую большую квартиру, к чему кормят чужих людей, к чему она носит такой стирнбиндель, а он так высоко подни­мает нос?

— Потому что нынче всякий живет выше своего состояния. Они думают, что теперь еще все те времена, когда его купали в серебряной ванне, а она носила золотом вышитые платья. Аппетит-то у них остался, а есть-то нечего!

— Однако, госпожа Коган кажется очень добрая особа, — вмешалась Мали. — Она недавно встретила меня утром на дворе, так подо­шла ко мне и сказала: «Здесь прохладно, дитя мое, а ты без пальто и легко можешь про­студиться». — Ничего, я не простужусь, — отве­чала я. — «Да, так говорят все дети, а по­том кто страдает, если они захворают, — все матери?» — возразила она.

— Так она и сказала? — спросила Иентеле.

— Да, так.

Госпожа Ландес толкнула своего мужа локтем.

— Слышишь, Гирш, — сказала она тихо.

— Ты, по крайней мере, поблагодарила ее? — спросил отец, обращаясь к дочери.

— Нет, папаша.

— Она точно из деревни! — вскрикнула Иен­теле. — Что теперь подумает госпожа Коган? Какое понятие она будет иметь о воспитании, какое мы даем нашим детям? К чему ты училась танцевать и говорить по-французски, если ты даже не знаешь, что нужно благода­рить того, кто интересуется твоим здо­ровьем?

Мали покраснела и, сконфуженная, опустила глаза на книгу.

В эту минуту дверь отворилась и в ком­нату вошел человек, который широким го­лосом произнес: «гут шаббес!»

— А, гут шаббес, реб Мендель! — в свою очередь ответил хозяин на приветствие гос­тя. — Садитесь, выпьете стакан вина?

— Даже два, если хотите, — сострил гость. — Ну, а ты как поживаешь, Мали, все читать, да читать; этак ты совсем сделаешься уче­ной!

Гость удобно расположился на стуле, при­близил поданный ему стакан к свету, чтобы рассмотреть его цвет и чистоту, отхлебнул немного с видом знатока и, сказав «лехаим»[30], осушил его до дна, прежде чем хозяева успели ответить на его благословение.

— У Реб Гирша Ландеса, — сказал он с улыбкой, — всегда найдешь что-нибудь редкое.

— Да, бутылка стоит три австрийских гульдена, — сказала госпожа Ландес. — Мой муж любит стакан хорошего вина, и почему ему, я вас спрашиваю, отказывать себе в этом? Еще стаканчик?

— Если позволите, — ответил гость. — «Eins ist keins» говорит пословица, один все рав­но, что ничего.

— Ну, что вы скажете новенького? — спросил хозяин.

— Что я скажу новенького? — собственно ничего. Я просто подумал: сегодня суббота, делать нечего. Господин Ландес живет недалеко, и конечно также свободен. Так от­чего не зайти к нему поболтать при стакан­чике вина о том, о другом...

— А вы на этой недели были там?

— Как же, ведь это мой хлеб.

— Ну, что? — с нетерпением спросила Иентеле. — Мали, ступай в свою комнату, — обрати­лась она к дочери.

Но Мали не поднимается с места.

Этот человек имеет для неё громадное значение. Он все знает, он знаком со все­ми, он везде как дома, в его руках ле­жит судьба многих людей, он ведет спис­ки всем женщинам и мужчинам, красивым и некрасивым, старым и молодым, бога­тым и бедным. Он соединяет восток с западом; его сети простираются на все слои общества; он садится за стол богатых, спускается в подвалы бедных, и везде его принимают с радушием, подают ему руку, — одним словом, этот человек — шадхан.

С каким нетерпением многие родители желают его видеть, когда он долго не яв­ляется, сколько девушек ждут не дождутся минуты, когда он, наконец, придет и обра­тит на них свое внимание, сколько молодых вдов ищут его расположения и помощи!

— Ну что? — повторила госпожа Ландес.

— Оставьте их, — ответил Реб Мен­дель. — Это люди гордые. Иихес (аристокра­тизм) сидит у них в голове и во всех членах. Они думают, что никто с ними и сравниться не может; сами бедняки, а пред­ставляются точно принцы какие-нибудь. Де­нег они не дают, стола[31] тоже не дают, приданого нет, а им, что ни предложение, все мало. Предложи им десять тысяч, они по­требуют пятнадцать; предложи им пятнад­цать, они потребуют двадцать! Это просто с ума сойти