Книга Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес] - Анджелика Монтанари

является диким зверем. Затем демон прячет тело жертвы в тайном месте, а потом вселяется «под видом волка» (лат. in specie lupi), либо появляется сам «в образе волка»[515], нападая на людей и животных, приводя их в ужас, отчего они бегут при его появлении в страхе, что он их съест.

Яростный и жуткий пожиратель детей соседствует с безобидным оборотнем, чья диета не подразумевает никакого белка человеческого происхождения. Положительные образы присутствует прежде всего в северной мифологии; безопасный человек-волк дает о себе знать, более того, в последнем двадцатилетии XII века в «Топографии Ирландии»: речь идет об оссорианах, которые искупают несостоявшееся признание дуалистической природы божества. Настолько же безобидными будут главные герои коллективных метаморфоз, описанных в XVI веке Каспаром Пейцером в странах Балтики[516].

В литературе присутствуют и другие примеры таких текстов, как «Артур и Горлагон, Бисклаверет, Мелион и Бикларель» (итал. Artù e Gorlagon, Bisclaveret, Melion e Biclarel), принадлежащих литературной традиции, связанной с оборотнями, распространившейся в период с XII по XV век. Повествовательная схема всегда одна и та же: справедливый и добрый правитель, способный превращаться в волка, не может вернуться в свой человеческий облик из-за обмана злой женщины и только в конце сможет снова стать человеком и вернуть свое королевство. Фигуре жестокого тирана антропофага противопоставляется добрый король, привычному волку пожирателю – волк кроткий, который оказался в состоянии укротить свои животные инстинкты и вернуться, несмотря на звериное обличье, в человеческое общество. Необратимой метаморфозе, которая обличает и наказывает злодеев, противопоставляется ритуал посвящения, по исходу которого персонаж развивается в положительном ключе.

В чем состоит существенная разница между волком-тираном и волком-королем? Волк-король никогда не потреблял человеческой плоти: вот что делает возможным конечный катаморфизм и повторное включение главного героя в социум.

При переходе в XVI век оборотень постепенно исчезает из литературной вселенной и переходит в область демонологии. С этих пор говорить о нем будут судьи, медики, духовенство, формируя корпус источников, берущий начало с трактатов о теологии и демонологии и вплоть до мануалов инквизиторов, юридических актов, размышлений об отдельных судебных процессах, диалогов гуманистов и, наконец, медицинских трактатов.

С этим перемещением оборотня связано радикальное изменение его исконной природы: новый оборотень – это дьявольское существо, воплощающее в себе коварную метаморфозу жаждущих крови колдунов и ведьм. Людоедской ненасытности нового гибрида соответствует добровольная метаморфоза: если в литературе XIII и XIV веков превращение в оборотня обусловлено кознями злой женщины, то в свидетельствах позднего Средневековья и Нового времени осведомленный мясник идет на преднамеренную трансформацию, которая позволяет ему совершать гнусные деяния под личиной волка.

С другой стороны, целая пропасть разделяет литературного героя и преступника, преследуемого святой инквизицией: под звериным обличьем один остается членом социальной элиты, а другой грубым деревенщиной. Оставив двор, оборотень бродит по деревенским просторам среди полей, сеновалов и виноградников. Он больше не король и не вассал, произошло его социальное падение: он обретает образ полоумного грубияна, бедного отупевшего существа, чьей умственной недостаточности соответствует его озверевший образ.

Вот какой портрет всплывает на поверхность из источников знаменитых процессов, как, например, над Жаном Гренье, Жилем Гарнье, Жаком Руле и Клаудой Жампрост: внешний вид этих персонажей отличается звероподобностью до самой метаморфозы, дающей намек на настоящую природу виновного[517]. Топосам демонического образа соответствует реальное социальное положение главных подозреваемых: происходя по большей части из самых бедных слоев общества, они часто оказываются одиночками. Например, женщинами без родственников либо молодыми девушками с расстройствами личности, которые, по причине своей маргинальности, притягивают подозрения самых цельных представителей христианского общества.

Ведьма ассоциируется с оборотнем уже в свидетельствах XV века: «Отчет об охоте на колдунов и ведьм, проводившейся с 1428 года в Сионской епархии» (фр. Rapport sur la chasse aux sorciers et aux sorcières menée dès 1428 dans le diocèse de Sion) Ганса Фрюнда утверждает, что среди членов колдовской секты «было много тех, кого злые духи научили превращаться в волков»[518]. «Молот ведьм» останавливается на мнимой метаморфозе человека, одержимого демоном, скитающегося обитателя пещер и жертвы галлюцинаций с каннибальским подтекстом, которые доводят его до того, что он видит во сне, а потом и верит в то, что он бродит по округе в животной форме, терзая детей. Вот как это объясняется в тексте: «на самом деле, это делал дьявол, приняв волчий образ, и он ошибочно думал, что пожирал их, видя это во сне»[519]. Суть всегда остается той же: из действительной сути вещей человеческий глаз воспринимает только внешнюю оболочку, то есть случайность. И вот мнимые волки могли быть спокойно брошены в огонь самого настоящего костра.

6. Маски

Старуха притворялось добродушной, но была злой ведьмой, которая подстерегала детей и построила пряничный домик только лишь для того, чтобы заманивать их. Как только в ее руки попадал ребенок, она его убивала, готовила и съедала; и для нее это было праздником[520].

Сказка «Гензель и Гретель», переданная Братьями Гримм, как и «Мальчик с пальчик», имеют средневековое происхождение, но вера в ведьм-людоедок имела свои предпосылки. Укоренившаяся в античном фольклоре и литературе, ведьма пожирательница вступает в Средневековье в образе, унаследованном от классической культуры, в свою очередь пропущенном через фильтр новых германских традиций: богатое наследие устной культуры, которая оставила лишь немногие следы в письменности, среди которых присутствуют некоторые свидетельства юридического характера.

Салический закон установил наказание в 8000 денаров (20 сольди), если «ведьма съест человека и признается в этом»[521]. Эдикт Ротари подтверждает поверье в так называемых «масок» (лат. mascae) людоедок, которых лонгобарды считали зловредными женщинами, способными совершать зло и каннибальские преступления на расстоянии благодаря способности поглощать «изнутри» живого человека. Обвинение в подобном колдовстве, скорее всего, позволяло объяснить скорую потерю веса при некоторых патологиях и дать выход ощущению бессилия перед физическим упадком дорогого человека[522].

Население и в самом деле могло ответить на зловредные влияния со стороны масок поистине драконовскими методами. Норма 147 касается убийства «девицы вроде ведьмы, которую считают маской» (лат. ancillam quasi strigam, quem dicunt mascam), то есть представительниц альдиев[523] или «чужих» рабынь, обвиняемых в поглощении жертв колдовскими способами. Норма устанавливает выплату хозяину за убийство подозреваемой, в то время как ничего не говорится о возможном самосуде над свободной женщиной – в определении лангобардов, – обвиняемой в таком же преступлении: альдийки и рабыни безусловно являлись более легкими мишенями обвинения.

Из закона ясно следует намерение законотворцев провести грань между христианством и язычеством: «христианскому сознанию кажется невероятным и невозможным, чтобы женщина могла поглотить живого человека изнутри»[524]. Похожее уничижительное отношение можно заметить в Капитулярии Карла Великого, обнародованном между 775 и 790 годом, по случаю брутальной победы над саксами и их насильного обращения в веру:

Если кто-то, обманутый дьяволом, верит, согласно языческому обычаю, что какой-то мужчина или женщина может быть ведьмой и есть людей, и поэтому бросает их в огонь и дает есть их плоть кому-либо, либо ест ее самолично, то он должен быть подвергнут смертной казни[525].

Вера в ведьм-людоедок приписывается языческому обычаю (лат. secundum morem paganorum) и вызвана дьявольским обманом (лат. a diabulo deceptus), и подстрекатели к убийству предполагаемых ведьм и колдунов, как и сами убийцы, будут наказаны смертью.

Фраза «есть людей» (лат. homines commedere), использованная в Капитулярии