Книга Шишков - Николай Хрисанфович Еселев

рассказы по военным госпиталям и воинским частям, что делаю с особым удовольствием.

Морозы у нас лютые, сибирские, в квартире холодновато. Караул!..»

Через два месяца в письме к Щербачеву из Ялты Вячеслав Шишков сообщает, что над либретто для «Ивана Грозного» он работает с увлечением, что почти целиком написал сцену на Красной площади и пишет вторую картину «В Александровской слободе». В письме приводятся некоторые выдержки из либретто. Вот какой была песенка пьяного Ваньки Холопа (на Красной площади):

По головушкам топорики полязгивают,

Белы косточки в могилушки попадывают.

По боярам панихиду ворон каркает,

А народ за государя богу молится.

Ты гори, гори, восковая свеча,

Ты руби, руби, топорок со плеча.

А вот поучение мамки:

Эх, Иван, Иван, зла головушка,

Ума много в ней, мало совести.

Самоглавное, самолучшее —

Свой народ учить уму-разуму.

Для людей своих быть наставником,

Подавать пример своей жизнею.

Ведь народ-то наш весь во зле лежит,

Нравы лютые, пытки страшные,

Нету милости, нету радости,

Ой, темно, темно на Руси у нас,

Вот ответь мне, царь зла головушка:

Умягчил ли ты права дикие,

Отучил ли ты от жестокостей

Всех бояр, купцов, весь народ простой?

Немало сил и времени отнимала у Вячеслава Шишкова работа над либретто «Угрюм-реки» и «Ивана Грозного». Он переписывается с композиторами Д. Г. Френкелем и В. Щербачевым. Не все гладко получалось с оперой у Френкеля. В ноябре 1940 года Шишков в письме к К. А. Федину сообщает: «Френкель показывал свою оперу „Угрюм-река“ в Союзе композиторов и полупровалился. Придется кое-что в опере дописывать, и тогда она, может быть, увидит свет. С „Иваном Грозным“ дело подвигается туговато. Но все же идет вперед».

Своими письмами Вячеслав Яковлевич старается всячески подбодрить Френкеля, вселить в него веру. «Если вам удастся картина побега, — пишет ему Вячеслав Яковлевич, — то опере будет обеспечен успех…»

В письмах к Щербачеву Вячеслав Шишков делится с композитором своими мыслями по поводу либретто. В них ощущается понимание эпохи и «страшной души» Ивана Грозного, этого «истинно шекспировского» характера.

Но автору либретто не суждено было увидеть эти произведения на сцене. Работа над инсценировкой «Угрюм-реки» затянулась, опера был поставлена на сцене после смерти Шишкова. Создать же оперу об «Иване Грозном» помешало нашествие гитлеровских полчищ на нашу Родину.

Вячеслав Яковлевич ревностно относился к своим общественным обязанностям. Как председатель правления ленинградского отделения Литфонда он очень переживал, что Центральное Правление (Москва) значительно сократило в середине июля утвержденную в феврале 1937 года смету. «Как выплывем из этого, неизвестно, — пишет он Л. Когану. — Во всяком случае, на старушку Достоевскую, согласно Вашего заявления, постараемся обратить внимание».

2 ноября 1939 года он выехал в Ялту, в Дом творчества. Клавдия Михайловна рассказывает, что жили они там хорошо, но не долго, тянуло домой. «Вот приехал домой, — говорил Вячеслав Яковлевич, — и чувствую себя чудесно. Что может быть лучше Пушкина с его парками. Никакие Дома творчества не могут заменить мне моего рабочего кабинета. Свой кабинет и близкие люди-человеки — это для писателя главнейшее».

Вот что пишет Вячеслав Яковлевич из санатория ученых (Гаспра): «…Я лодырь, лежебока, Обломов, лень, как желчь, разлилась по всей моей душе, о Пугачеве вспоминаю изредка и, вспомнив, всякий раз вздыхаю: — И надо бы, а ленища одолевает, как монаха блудные видения».

И на отдыхе и дома Вячеслав Яковлевич много читал. Очень ему нравился «Тихий Дон». С Михаилом Александровичем Шолоховым Шишков не был знаком. Но однажды в Москве на каком-то собрании писателей в 1943 или 1944 году в перерыве Вячеслав Яковлевич вышел покурить. Вдруг к нему подходит военный человек со стулом и предлагает сесть. Вячеслав Яковлевич благодарит и только через некоторое время узнает, что это Шолохов.

Придя домой, Вячеслав Яковлевич рассказывал о встрече Клавдии Михайловне. «Жаль, я не знал, что это Шолохов, я сказал бы ему — это я должен был ему предложить стул, хотя я и старик».

Так высоко ценил Вячеслав Яковлевич его произведения.

Тяжкая беда и светлая радость

Ничто, казалось, не предвещало беду. 1941 год начался для Вячеслава Шишкова, как и для всех советских людей, новыми заботами, новыми трудами. В переписке с друзьями Шишков по-прежнему обсуждает своего «Пугачева». В письме брату Алексею он сообщает, что первая книга романа должна выйти в первом квартале этого года. Письмо бодрое, наполненное заботой о своем родственнике, добрыми братскими советами. «Новый год, — пишет Шишков, — мы встречали хорошо, в семье баса Мариинского театра Фрейдкова, прогостили там до 7 часов и пошли пешочком к Раиньке[25] на Екатерининский канал возле Казанского собора. Жили мы у нее трое суток. Сходили в Михайловский театр на „Черевички“ и на „Ашик-Кериба“ (балет)…»

В середине апреля Вячеслав Яковлевич уже в Ялтинском Доме творчества продолжал работу над второй книгой «Емельяна Пугачева». По свидетельству В. Бахметьева, Шишков скучал, ждал задержавшуюся в Пушкине Клавдию Михайловну. Зато не скучно было его друзьям. Нет-нет да расскажет Шишков смешную историю про царева садовника или же прочтет новый «шутейный» рассказ, а то вспомнит что-нибудь про Емельяна Пугачева да про Ивана Грозного: «Разные у них карьеры, а судьба одна, что у Емельяна, то и у Ивана: обоих усердные летописцы так залапали, так расчесали, что и не признать. Раскопками приходится заниматься».

«Обсуждая прослушанное, мы незаметно из далекой эпохи собирателя Руси переходим к нашему славному настоящему, а затем и к той грозной мировой обстановке, в которой находилась наша Родина. Пожарище уже пожирал Европу.

— Эх, времечко! — со вздохом говорил Вячеслав Яковлевич. — Завидно мировым разбойникам на наш советский дом взирать: того и жди, что вломятся…

Потом снова Вячеслав Яковлевич рассказывал что-нибудь смешное и отвлекающее от неприятных мыслей… Но все же продолжала тревожить обстановка. Работалось уже не так, как прежде, экскурсии в горы его тоже мало интересовали. Он торопился в Ленинград.

— Не знаю, как другие, — говорил Шишков, — а я так: коль по соседству горит — торопись в свой дом… Неровен час и на него полымя-то переметнется…»

Через двадцать дней после этих слов пламя войны действительно переметнулось на Советский Союз. Вячеслав Яковлевич услышал об этом на своей обычной прогулке в Пушкине. «Домой он возвратился весьма опечаленным и расстроенным, — рассказывает Клавдия Михайловна, — больше обычного курил, без надобности ходил