Книга Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

все восторги сладостных грез, упований, желаний, надежд колыхались, проплывая над вершинами леса и живительной росой ниспадая в цветочные венчики, в грудь чутко внемлющих соловьев». А посему суждения Крейслера о пении Юлии, думается, лишены какой бы то ни было ценности. Однако же упомянутый биограф может при случае заверить благосклонного читателя, что пение Юлии, которого он, к величайшему сожалению, никогда не слыхал, заключало в себе нечто таинственное, нечто совершенно волшебное. Необычайно солидные люди, которые лишь недавно дали отрезать себе косу, солиднейшие юристы, эскулапы и гурманы, которые, досконально разобравшись в хитросплетениях какого-нибудь путаного процесса, насладившись изучением какой-нибудь зловещей хвори или отведав страсбургского паштета, могли общаться с Глюком, Моцартом, Бетховеном, Спонтини, причем такого рода общение никогда не выводило их из душевного равновесия; так вот именно эти люди упорно уверяют, что, когда им пела мадмуазель Юлия Бенцон, им всегда становилось как-то не по себе, они даже и вовсе не могут выразить, что именно они при этом испытывали. Какая-то тоска, которая вызывала в душе неописуемое наслаждение, всецело овладевала ими, заставляла их, как только наступал этот миг, совершать необыкновенные глупости и вообще вести себя подобно юным фантазерам и версификаторам! Следует далее упомянуть и о том, что однажды, когда Юлия пела при дворе, князь Ириней явственно вздыхал и, когда пение было окончено, подошел прямо к Юлии, прижал ее руку к своим губам и при этом весьма плаксиво произнес: «Милая мадмуазель!» Гофмаршал осмелился заметить, что князь Ириней и впрямь поцеловал руку маленькой Юлии и при этом из очей его выкатилось несколько слез. По желанию обер-гофмейстерины, однако, это замечание, как неприличествующее сану князя и противоречащее благу двора, было решительно опровергнуто.

Юлия, обладавшая полнозвучным звонким, серебристым, чистым, как колокольчик, голосом, пела с воодушевлением, которое как бы изливалось из глубочайших недр ее души, и, пожалуй, именно в этом и заключалось необыкновенное и непреоборимое чудо, которое она сотворила нынче. У каждого слушателя захватывало дух, когда она пела, – каждый чувствовал, что грудь его стесняет некая сладкая неизъяснимая грусть; лишь несколько мгновений спустя после того, как она окончила, восторг слушателей прорвался – это была истинная лавина громогласных похвал и комплиментов. Только Крейслер сидел за роялем, немой и недвижный, откинувшись в кресле; затем он тихо и медленно поднялся, Юлия обратила к нему взор, явственно вопрошавший: «Это и впрямь было так хорошо?» Однако она, краснея, потупилась, когда Крейслер, положив руку на сердце, дрожащим голосом прошептал: «Юлия!» – и потом, склонив голову, скорее выскользнул, чем вышел, из тесного кружка милейших дам, суетившихся у рояля.

Не без труда советница Бенцон заставила принцессу Гедвигу появиться на званом вечере, где ей непременно предстояло встретиться с капельмейстером Крейслером. Принцесса Гедвига сдалась и подчинилась лишь тогда, когда советница весьма серьезно доказала ей, какое это ребячество стремиться избегать человека потому только, что он не принадлежит к числу тех, которые похожи друг на друга, как монеты одного достоинства, отчеканенные на одном и том же монетном дворе, если даже человеку этому порой и присущи известные странности, вполне забавные конечно. К тому же Крейслер также нашел доступ к князю, и поэтому совершенно невозможно было проявлять такое своенравие по отношению к господину капельмейстеру.

Принцесса Гедвига весь вечер так ловко маневрировала, избегая капельмейстера, что, хотя Крейслеру, беспечному и уступчивому, действительно хотелось помириться с ней, он, несмотря на все старания, никак не мог приблизиться к ней. Всем его ухищрениям она противопоставляла еще более хитрую тактику. Тем больше поразило советницу Бенцон, которая за всем этим тщательно следила, что принцесса, внезапно вырвавшись из круга дам, устремилась прямо к капельмейстеру. Однако же Крейслер настолько углубился в свои раздумья, что лишь настоятельный вопрос принцессы, неужели же ему нечего сказать о блистательном успехе Юлии, – только этот вопрос принцессы дошел наконец до его сознания, развеяв пелену видений.

– Ваша светлость, – возразил Крейслер тоном, выдававшим его внутреннее волнение, – ваша светлость, согласно авторитетному мнению именитейших авторов, блаженные обходятся без слов – одними только помыслами и взглядом. Я был, как полагаю, в полях блаженных!

– Стало быть, – смеясь возразила принцесса, – наша Юлия – ангел света, ибо она сумела отверзнуть перед вами врата Эдема, причем теперь я попрошу вас на несколько мгновений спуститься с небес на грешную землю и благосклонно выслушать меня, дитя земли!

Принцесса запнулась, как бы ожидая, что Крейслер скажет что-нибудь еще. Но так как он глядел на нее молча и глаза его сияли, она потупилась и быстро обернулась, так что легко наброшенная ей на плечи шаль соскользнула с плеч. Крейслер на лету подхватил ее. Принцесса остановилась. «Давайте, – сказала она неуверенным тоном, голос ее прерывался, как будто ей нелегко было высказать то, на что она уже внутренне решилась, – давайте будем вполне прозаически беседовать о поэтических предметах. Я знаю, что вы даете Юлии уроки пения, и я охотно признаю, что, с тех пор как она занимается с вами, ее голос и дикция необычайно выиграли. Это дает мне надежду, что вы способны возвысить даже и посредственное дарование, подобное моему. Я полагаю, что…»

Тут принцесса мучительно покраснела и запнулась, Бенцон подошла к ним и стала уверять, что принцесса несправедливо судит о себе самой, называя свой музыкальный талант посредственным, ибо она прекрасно играет на фортепьяно и очень выразительно поет.

Крейслер, которому принцесса в ее смущении вдруг показалась необычайно милой, наговорил ей великое множество комплиментов и кончил тем, что он будет совершенно счастлив, если принцесса даст ему возможность помогать ей советом и делом в изучении музыки.

Принцесса слушала капельмейстера с явным удовольствием, и, когда он окончил и взгляд Бенцон укорил ее в странном страхе перед столь любезным человеком, она сама вполголоса заговорила: «Да, да, Бенцон, вы правы, я и в самом деле нередко бываю совершеннейшим ребенком!» В то же мгновение она, не глядя, протянула руку за шалью, которую капельмейстер все еще держал в руках и которую он ей теперь наконец отдал. Крейслер, собственно, не знал, как случилось, что он при этом притронулся к руке принцессы. Но сильные удары ее пульса прошли по всем его нервам и ему вдруг показалось, что он лишается чувств.

Подобно лучу света, прорывающемуся сквозь темные тучи, прозвучал для Крейслера голос Юлии. «Я должна, – сказала она, – я должна еще что-нибудь спеть, милый Крейслер, меня не отпускают. Я хотела бы, пожалуй, попробовать тот прелестный, красивый дуэт, который вы принесли мне в последний раз!» – «Вы не вправе отказать в этом, – вмешалась Бенцон. – Вы не вправе