Книга Час до конца сентября - Шпек

странно, была ему очень к лицу.

— Готова? Привет.

— Да. Доброе утро. Ой, ты похож сейчас на Эроса на концерте в Риме.

— Эроса? Рамазотти?

— Он в таком же прикиде выступал в четвертом году. А Женька тебя с Гару сравнивает, кстати, действительно, есть сходство. Типаж один. Улыбка такая же… обезоруживающая, только ты редко улыбаешься.

— Выдумали. На себя я похож. Тогда ты похожа на эту, бедную Настю, — не остался в долгу. — Только рыжая. Кудрявая. И глаза больше. И не красишься совсем. Нет, не похожа.

— М-да, сомнительный комплимент, Решад. Со Скленариковой меня сравнивали, с Кориковой — еще не случалось, — чуть не хихикнула на предположение соседа, что она не красится совсем. Наивные мужчины. — Но ты прав, немного неприятно, когда в тебе ищут черты другого человека, кроме родственников. Ладно, улыбнись, не все так плохо.

— Для радости нужен весомый повод, матурым, — буркнул он, сцеживая зевок в кулак. — А без повода улыбаться справка нужна.

— Глупости! Ты посмотри, новый день, он обязательно будет чудесным, почему бы ему не улыбнуться? Ты выспался в теплом доме, вкусно позавтракал, у тебя руки-ноги на месте, ничего не болит, видишь, слышишь, посмотри, сколько поводов радоваться? Просто улыбнись!

— Как у тебя все просто, — ухмылка вышла не очень, и, чтоб беседа не скатилась дальше в обсуждение его персоны, Решад перевел тему разговора. — У тебя странные предпочтения в музыке. Никаких розовых соплей. Я даже пару десяток песен себе перебросил.

— Музыкой меня отец заразил. Почему я должна слушать то, что не нравится? Я КиШа лучше включу, Толкунову или Фила Коллинза, чем какого-нибудь жеманного мальчика, расплодилось их столько, что я путаю. И гнусавят в нос, как будто насморк хронический, шепелявят про великую любовь, фу. Да я Носкову и Маликову с удовольствием в сотый раз подпою, в их песнях есть смысл! О, я пропустила, ты есть в сетях?

— Завел, по работе надо, — уклончиво ответил Решад.

Не говорить же ей, что обозначился в сети только из-за нее, нашел в инстаграме, что каждый вечер перелистывает ее фотографии, слушает в контакте ее плейлист, во многом схожий с его предпочтениями.

Пересматривает видео, где она танцует и дурачится с подругами в ночных клубах, загорает на заграничных пляжах, визжит от восторга новых впечатлений, сменяя города и страны. Особенно ему нравились съемки с роллердромов в разных городах, он впервые видел, что на роликах можно танцевать.

Вот только одну запись, где она, в вечернем сумраке, завернувшись до подмышек в одеяло, на балконе отеля хохочет и кокетничает с мужчиной, который держит камеру, Решад больше не открывал. Слишком понятно, что между ними происходило до, и что было после, когда отключили запись…

[1] «Песня Волшебника». 1978. Музыка Геннадия Гладкова, слова Юлия Кима. Исполнитель — Леонид Серебренников. К/ф «Обыкновенное чудо».

— А я забросила, только музыку включаю. Недавно поняла, что много времени трачу на соцсети, надоело. Все эти лайки, комментарии чужих людей — суррогат общения, всем плевать на тебя, так чего париться? Настоящая жизнь не в интернете. Единственный канал на ютубе веду, но, знаешь, потихоньку сменяются зрители, я показываю огород, посадки, уже вопросы стали задавать по существу, меньше глупостей пишут.

— И это мне говорит девица, у которой в инсте тысячи подписчиков? Забавно. Идем?

— Идем. Ну, было дело, мерялись с девчонками количеством дураков. Кусочек задницы сфоткаешь на фоне заката, пятку на песке, селфи, и ржешь, как лайки и подписки прилетают. Комментарии, типа твоих требований: «Девющка, я тибя хачю!» Потом надоело изучать элементарное мышление приматов.

— Приматов? Так ты обо мне думаешь?

— Иногда. Ой, Решад, заболтались, у меня же машина не здесь, в Зареченском, я тебе вчера забыла сказать! — когда проходили по тропинке мимо пустого навеса, Ира вспомнила, что сосед брал для поездки машину Марии Альбертовны, значит, своей у него нет.

— Я вижу. И что?

— На чем тогда поедем? Или пешком пойдем?

— Десятилетний Эксплорер тебе, принцесса, под задницу подойдет, или побрезгуешь? — кивнул мужчина в сторону своего автомобиля, уже стоявшего на дороге.

— Решад, а ты всегда хамишь, когда злишься?

— Я не злюсь. И да, если поломка — обратись к Марселю, он из любого металлолома сделает конфету.

— Злишься. На вчерашнее, да, что не позвала? Поломки нет.

— Тогда не понял, как машина там, а ты — здесь.

— Какая разница? Забыла.

— Как можно забыть машину? Ничего не понимаю. Ладно, съездим, заберешь вечером свой газенваген, у меня есть дела в Зареченском.

— Сама доберусь, на трассе поймаю попутку.

— Нет. Не сметь, — внутри все похолодело, только он представил ее, голосующую на дороге. Хватило ему покалеченного таким образом Артура, как спасти успели…

— Пф-ф, командир нашелся! И что ты мне сделаешь? Отшлепаешь?

— Рассмотрю и такой вариант. Ир, я предложил сам, значит, мне удобно, какие проблемы? Чего ты иглы топорщишь?

— Я не знаю, — вдруг честно ответила девушка. — С тобой постоянно ожидаю подвоха, ты — как погода в марте, вроде только что был нормальным, а нет, опять засквозило в твоей голове. Вот скажи мне, какой дятел тебе в башку стучит хамить, говорить скабрезности?

— Ты.

— Причем здесь я?

— Ты честно ответила, я — тоже. Я не привык к отказам, нет, я бы забыл, если бы ты не была все время поблизости. Наваждение какое-то, морок. Я перед тобой, как мальчишка бегаю, все мысли — о тебе, еще и дома соседние…

— Лучше бы ты молчал, сошел бы за умного. Мама твоя идет.

— Все, отбой откровениям на сегодня, мавка, — действительно, лучше бы промолчал. — Давай при матери не будем собачиться.

— Кстати, а где Тень, ты ее не берешь с собой?

— Сзади давно сидит, ждет. Садись вперед.

Наиля невольно залюбовалась красивой парой, стоящей у машины, даже придумала себе повод подольше не выходить из дома, чтобы они могли пообщаться. Сын, ее гордость, кажется, увлекся соседкой всерьез, еще сам того не понимая. Вдруг отогреется его сердце этим жизнерадостным огоньком, не станет сын рваться в свои командировки.

Ее вина, после нелепой смерти младшей дочери, любимицы семьи, она замкнулась, Марат, виня себя, запил, шпынял сына ни за что. Ребенку же пять всего было, сболтнул на поминках по сестре, что папа ее в кровать отправил подзатыльником, когда Энжешка весь вечер жаловалась на головную боль. Не удержалась на ножках дочь, упала, заревела от боли и обиды, еле успокоили, а утром не проснулась…

Сплетен сколько пережила, хоть из поселка уезжай, ходила по улице, глаз не поднимала, а куда уезжать, свекровь слегла сперва, да и свекор — инвалид, глаз да