Книга Доброе слово - Эва Бернардинова

вокруг было новым и красивым, в номере лежали толстые ковры, а в ванной текла горячая и холодная вода.

В ресторане висели три стеклянные, под хрусталь, люстры, стояли столики с белоснежными скатертями и мягкие красные в полоску стулья, воздух был насыщен запахами приготовляемых для комплексного обеда блюд. Меня обслуживала молодая красивая официантка в черном платьице, с кружевной наколкой в волосах и пышном фартучке. Перед переливающимся серебристой мишурой занавесом трое музыкантов играли нечто мучительно-сладостное. Я оглядывался вокруг в надежде увидеть родные или хотя бы знакомые лица, но все казались мне чужими. Я вернулся к себе наверх, распаковал вещи и уселся в кресло. На журнальном столике лежал роскошно оформленный проспект. Наверху красивыми буквами было написано: «Уважаемые гости!»

Я потушил сигарету, влез в пижаму и выпил на ночь нитразепам. Ночь пролетела так же быстро, как и в скором поезде. И когда утром я взглянул на родной город с высоты двенадцатого этажа, то узнал лишь костел и фабрику. Даже вокзал выстроили новый.

— Хорошо выспались? — спросила аккуратно причесанная дежурная лет двадцати пяти, передавая портье ключ от моей комнаты. — Надеюсь, вы довольны?

— Да, — ответил я, — спасибо, все в полном порядке. — Я и не надеялся найти здесь такую прекрасную гостиницу.

— Не вы один, — улыбнулась дежурная. — Мне уже говорили об этом многие гости. И даже те, кто отсюда родом. Вы уже познакомились с нашим городом?

— Н-нет, — замялся я. — Город я еще не осмотрел. Не было возможности. Я довольно долго был за границей.

— Он наверняка вам понравится, — сказала она. — Правда, не все еще так, как нам хотелось бы. Кое-где осталось несколько развалюх, но и до них руки дойдут.

— Не сомневаюсь.

Я заплатил по счету, вышел из гостиницы и взял такси, чтобы добраться до кладбища. Я попросил водителя поехать кружным путем, мимо нового универмага, нового стадиона, новой школы, нового бассейна и новой поликлиники. Все мне очень понравилось. Я сказал об этом таксисту, но он только кивнул, молча перебрасывая во рту из угла в угол потухшую сигарету. «Наверное, нездешний», — подумалось мне.

Мы приехали туда, где раньше стоял увитый диким виноградом дом с двумя остроконечными башенками и скрипучей лестницей. Но я не мог найти этого места. Пришлось встать спиной к главному входу фабрики и мысленно пройти метров двести. И все же меня не оставляло чувство, что я попал куда-то не туда. Вокруг устремлялись ввысь, к небу, красивые многоцветные панельные дома, и только в каком-то переулке стояло длинное одноэтажное здание библиотеки с читальным залом. Но у меня не было уверенности, что оно построено именно там, где некогда был наш старый, милый, ветхий дом.

Я успел еще на дневной поезд. Смотрел, как за окном мелькают тысячи разных домов; несколько часов езды — и я уже снова недалеко от своего города. Когда я вошел в квартиру, жена удивленно взглянула на меня.

— Ты уже дома?

— Как видишь, — улыбнулся я.

— Так быстро? Ты же говорил, что посмотришь все старые знакомые места. Ты осмотрел?

— Конечно.

Из гостиной выглянула дочь с книгой в руках, заложив пальцем нужную страницу.

— Привет, пап. Ты уже дома?

— Да, — ответил я с каким-то удивительным и необъяснимым чувством облегчения. — Я опять уже дома.

Богумил Ногейл, «Литерарни месичник», 1978, № 1.

Перевод И. Сырковой.

Петер Павлик

Я — из южной Чехии. Под этим понятием все еще подразумевается прелестный пейзаж, со множеством прудов и рощ, обрамленных на западе горами Шумавы. Когда-то нищий край со славными революционными традициями за последнее десятилетие сильно изменился, и потому принадлежность к южной Чехии уже давно не вызывает восхищенного преклонения перед единственным и неповторимым уголком природы. Всестороннее развитие и прогресс изменили и здешнюю жизнь, а нам, тем, кто объявляет о своей приверженности к этому краю, передались от предков пытливость и довольно большая склонность к благоразумию, видимо, еще и потому, что эта часть нашей родины с двух сторон света соседствует с капиталистическим миром.

Все это оказало влияние на мое творчество. Кроме того, я принадлежу к поколению людей, переживших военное детство и возмужавших после освобождения Чехословакии Советской Армией, время общественно-политических перемен после февраля 1948 года.

Отражением моего студенческого опыта, когда мы, работая на субботниках и воскресниках, овладели множеством профессий, явилось мое первое произведение «Ну, и брось назло!» (1967). В нем я попытался передать, что переживает молодой человек, попавший в коллектив опытных рабочих, где только конфликтная ситуация выявляет квалификацию его отдельных членов. Из более мелких своих работ я особенно ценю новеллу «Источники». Когда я приехал на Шумаву, меня потрясло, что в этом прекрасном, идиллическом, на первый взгляд, крае, в непосредственной близости от истоков исконно чешской реки Влтавы, фашисты соорудили концлагерь. В нем были замучены советские офицеры. В этой работе мне было интересно выразить отношение простых немцев, жителей гор, к оголтелому фашизму. В этих тихих горах вдруг начали мучить и убивать людей…

Сложные судьбы людей, пришедших после войны искать свой дом на Шумаву, труд в новых условиях я отразил в романе «Шумавский дневник». Он вышел в 1977 году и был отмечен премией Й. Волькера. В романе «Дорога с гор» (1979) я подчеркнул, что меня никогда не оставляет равнодушным проблема возникновения новых этических ценностей, которые отвечали бы принципам социалистического образа жизни. В этой книге я уделяю большое внимание проблеме совместного воздействия школы, общества и отдельных лиц на воспитание молодых людей.

Находится в печати моя новая книга «Смерч» с подзаголовком «Шумавский день». Действие происходит в один осенний день, когда к Шумаве, реальному и символическому рубежу двух общественных систем, приближается губительный «смерч». Близка стихийная катастрофа, которой способствуют люди, покорные, бездеятельные, связанные по рукам и ногам рутиной.

Недавно я закончил роман «Долина». Здесь я ставлю вопрос о том, что человеку не уйти от собственной совести, от себя самого. В нынешнем мире не найти такого места, прибежища, куда можно было бы бежать и освободиться от ответственности перед обществом.

Мои произведения печатаются в журналах и газетах, я пишу для радио и т. д. Но главной моей работой остается проза, а в ней — человек конца двадцатого века, его отношение к ближайшему окружению, не в последнюю очередь и к природе, его неудачи и достижения, результаты его усилий и участия в борьбе за преобразование мира.

За последнее время меня заинтересовал целый ряд произведений мировой литературы, включая русские и советские, за которыми я регулярно слежу. Сейчас я с большим интересом отношусь к творчеству В. Распутина.