Книга Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Ольга Александровна Палатникова

года, прошедшему войну Сергею Фёдоровичу – 36 лет. Я, студент-третьекурсник театрального училища, и он, известный на всю страну Народный артист СССР, сидели рядком, покуривали, и никакого снисходительного отношения с его стороны я не ощущал. Он общался со мной очень уважительно. Спустя много лет я увидел такое же уважительно-заботливое отношение Сергея Фёдоровича к своим студентам. И тогда он меня также внимательно расспрашивал: «А це шо? А шо ты будэшь робыты?» Потом качал головой, вздыхал: «А куды ж тэбэ загналы? Ой, Васылько!» Говорили на родном для нас украинском языке, и так мне было хорошо, как редко в жизни бывало. В его тёмных глазах светилась какая-то вечная, бархатная мягкость, мне, как хохлу, показалось это бесконечно близким, родным, я почувствовал себя покорённым, и потом всю жизнь заглядывать в эти проницательные бондарчуковские глаза мне нравилось необычайно…

Потом мы нередко пересекались на радио. Сергей Фёдорович много работал у микрофона, участвовал и в радиопостановках, и в знаменитом в то время, дорогом для всех, кто любит настоящую литературу, цикле «Литературные чтения». Жила в нём и, наверное, не давала покоя, эта артистическая потребность прикоснуться к могуществу русского слова, пропустить его через себя и выразить в голосе, в дыхании, в богатстве интонаций. Уже после «Судьбы человека», известный на весь мир, скромно шёл он по коридорам Дома звукозаписи, приветив меня, пожимал руку и скрывался за массивной дверью студии, чтобы записать, например, рассказ Чехова «Тоска». Замечательно он прочувствовал и исполнил эту чеховскую «маленькую трагедию». Вообще классической русской прозе и поэзии он был предан бесконечно. Как мало их сегодня, молодых актёров и актрис, кто не падок на гонорары в пустых сериалах, не рвётся на чепуховую рольку в Голливуд, а ищет себя в искусстве художественного чтения. Бондарчуку этот особый род актёрского творчества был необходим, как воздух! Неудивительно, что закадровый текст в «Войне и мире», толстовский текст, он решил читать сам. Ведь он – ну не менее пяти лет точно – ни на один день не расставался с романом. Взяв на себя исполнение закадрового текста, он становился соавтором Толстого. Вспомните, как проникновенно и возвышенно интерпретирует он великую прозу в эпизоде «У старого дуба» или же, как жизнеутверждающе звучит его голос в финале «Войны и мира»! Чтение отрывков из романа «Война и мир» – ещё одна, отдельная, самоценная и замечательная актёрская работа Сергея Бондарчука в кино.

Моя главная творческая встреча с Сергеем Фёдоровичем произошла тоже на «Войне и мире». У нас тогда с ним приключилась любопытная история. Он меня пригласил на роль Анатоля Курагина. Я высказал ответную просьбу:

– Сергей Фёдорович, дай мне, пожалуйста, попробоваться на роль князя Андрея.

Ответил не сразу, после раздумья:

– Почему бы нет? Поглядим, каким ты предстанешь Болконским. Но раз уж ты сегодня в костюме и гриме Анатоля, давай снимем сцену Курагина, а потом попробуешься и на князя Андрея. Даю слово.

Сыграл я на кинопробе Анатоля. Через два дня звонит:

– Никаких князей Андреев, только Курагин, ты попал «в десятку», проба потрясающая…

– До свидания, Сергей Фёдорович, – прервал я его комплиментарный монолог, – ищите себе другого Анатоля. – И положил трубку.

Больше он мне не звонил. Потом я узнал, что в роли Анатоля Курагина снимается очень хороший, известный ленинградский артист Вадим Медведев. Каждый остался при своём деле, и как-то мы оба успокоились. И вот однажды в родном театре имени Вахтангова играю я в пьесе по рассказам Бабеля «Конармия». В прологе спектакля было задумано, что артист Лановой в образе Маяковского подходит к краю авансцены, так, чтобы максимально приблизиться к зрителям. Начинаю я вступление: «Время – вещь необычайно длинная, были времена – прошли былинные. Ни былин. Ни эпосов. Ни эпопей». Читаю Маяковского и чувствую, что кто-то из первого ряда дёргает меня за «широкую штанину». Не прерывая своего поэтического монолога, я незаметно, но довольно резко шлёпнул по этой мешающей руке. Однако, уходя со сцены, боковым зрением глянул в первый ряд. Ага! В самом центре восседает Бондарчук собственной персоной. В антракте стук ко мне в гримёрную. Я торжественно произнёс:

– Милости прошу, Сергей Фёдорович!

Вошел. Сдержан и серьезен:

– Виноват. Пробачьте, дядько.

И опять этот согревающий, светящийся, дорогой, приковывающий взгляд. Ну, разве можно на него сердиться? Я только вздохнул:

– Ты же слово дал.

– Пойми, никого лучше тебя на Анатоля не было.

– Я же просил только пробу, а не роль в твоей картине. Хотелось сыграть хоть небольшой отрывок из князя Андрея…

– Не держи обиды, хватит ссориться. Очень жду тебя на «Мосфильме» и очень прошу, приступай к Анатолю – не идёт у Вадима роль, снял с ним несколько сцен – не годится.

Так я стал в «Войне и мире» Анатолем Курагиным. Однако теперь я поставил условие, о котором при первом прочтении сценария умолчал. В сценарии не было эпизода, когда во время Бородинского сражения в санитарной палатке Анатолю отрезают ногу. И я рубанул, что если эта сцена в фильм не войдёт, сниматься не буду. Ведь каков мой персонаж? Эгоист, жуир, бонвиван и гуляка. «Одно, что он любил, – это было веселье и женщины», – так характеризует Анатоля Толстой. И вот судьба – ни веселья, ни женщин, только – адские муки и участь калеки. Это же глубочайшая сцена в романе, когда раненый князь Андрей узнаёт «в несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу», Анатоля Курагина и вспоминает «ту связь, которая существовала между ним и этим человеком, сквозь слёзы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него». С томом Толстого в руках я убеждал Сергея Фёдоровича, что сцена эта необходима, прежде всего, для ещё более полного раскрытия образа Андрея Болконского, потому что встреча эта как бы совершает переворот в душе главного героя. Ведь, увидев Курагина, который принёс ему такое унижение и душевную боль, испуганным и страдающим, князь Андрей пожалел его и «заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями». А мне, говорил я Бондарчуку, гораздо интереснее сыграть такое немужское отчаяние, раскрыть в характере Анатоля трагедию раздавленного самолюбия. Именно в таких психологических нюансах роли и заключается главный манок для актёра. Сергей Фёдорович подумал и согласился. Таким образом, я вытянул, выторговал у него эту сцену, которую мы потом сняли на натуре, кажется, в Смоленской области, и, признаюсь, горжусь, что эпизод этот был введён в киноэпопею «Война и мир» не без моего настоятельного участия.

Отношения на картине у нас были самые искренние, дружеские, а работать с ним как