Книга Изгой Великий - Сергей Трофимович Алексеев

к уху. – Носи всегда с собой. По ним тебя узнаю, когда ты вырастешь…

Отстранился, отступил в кусты и, помахав рукой, стал удаляться.

И только тут Миртала узрела: заместо ног у молодца – два блестящих змеиных тела! Извиваясь в густой траве, эти тела стремительно ползли и уносили возлюбленного в глубь тенистого, в лунных сполохах, сада.

Это и впрямь был Раз! Отринутый бог в Эпире!

Миртала едва успела набросить на себя хитон и тут обнаружила, что космы, которые он расчесал своими перстами, увиты золотой змеёй, лежащей словно главотяжец! И тут подоспевшая стража во главе с начальником охраны нашла пустую урну. Змееногого гостя к тому времени и след простыл.

– Почему здесь находится урна для воды? – спросил начальник стражи. – И отчего ты мокрая?

– Я купалась! – дерзко ответила она. – Сегодня праздничная ночь!

– Но где взяла сосуд? Таких нет во дворце… Пожалуй, треть пуда серебра!

Миртала вырвала у него урну и прижала к груди:

– Ступай отсюда прочь!

Он вдруг со страхом отступил, ибо заметил наконец-то змей, висящих на шее и запястьях.

Она была уверена, начальник стражи непременно доложит дяде о происшествии, дабы оправдаться, что прокараулил племянницу, поэтому, возвратившись в покои, спрятала урну. И до восхода солнца ждала избранника, мечтая, как сведущие уверяли, подняться в розовые облака и там, резвясь и наслаждаясь любовными играми, зачать и родить Сураза. В Эпире сих детей называли на греческий манер Героем, ибо сущей была молва, что они рождаются от совокупления с Аполлоном.

Однако Раз более никогда к ней не явился в образе человека, хотя Миртала чуяла его близость, а иногда и дыхание, когда золотистые змейки на её теле трепетали, словно ленты.

Зато каждый год, в праздник Купалы, когда она всю ночь проводила одна в саду и под утро засыпала где-нибудь под деревом, он приходил во сне, брал за руку и уводил с собой в зоревое небо. Там, на ложе из пламенеющих на восходе туч, они предавались любовным играм, покуда не всходило солнце. И было всё, как в яви, но просыпалась она вновь на траве, под деревом, и ощущала земную твердь.

И вот однажды, будучи на соколиной охоте, Миртала увлеклась погоней вслед за ловчей птицей. Она мчалась на лошади долиной между гор, а её сокол – по небу за утиной стаей. И вдруг скакун споткнулся, и охотница, неистовой силой выбитая из скуфского седла, кубарем покатилась по каменному склону. И только тугие плети ежевики спасли её, опутав тело и задержав в трех пядях от скалы. Не внимая опасности и близости смерти, она вскочила, бросилась к коню, однако сломавший шею скакун барахтался средь камней и сучил ногами.

И в это время из зарослей вышел молодой волк, голова которого была покрыта золотистой шерстью. Миртала кликнула на помощь отставших сокольничьих, однако зверь, волчком покружившись перед ней, лёг и стал взирать на царевну пронзительным, цепенящим взглядом. Она отступила на шаг, вынула нож из ножен, но тут хищник, коему должно вкушать кровавую пищу, – рядом ещё бился раненый конь, – вдруг стал срывать и есть цвет зрелой амброзии, пищу богов!

В тот миг царевна вспомнила, что один из образов Раза – одинокий волк! Она шагнула к нему навстречу, но в тот час за спиной ударил дробный стук копыт лошадей сокольничьих, и зверь вскочил, насторожил уши, после чего не спеша потрусил в заросли терновника.

Лишь тогда Миртала позрела его златокудрую голову…

Теперь она слушала зов волхва, и воспоминания кружили голову, вдруг вывернув из памяти полузабытую слежавшуюся ткань мечты, напоминающей прекрасные, но малые теперь наряды юности. Так миновал душный летний день, потом томительная ночь, и вот на рассвете Миртала ощутила, как в растворённые окна её палат дохнуло прохладой, где-то над морем, близ Пеллы, заворчал раскатистый гром, а воздух наполнился некими колкими тающими искрами.

Она выглянула на улицу и в предутренних сумерках узрела вихрь этих искр, мельтешащих над зубчатой башней, где пребывал Старгаст, – не иначе как знак! На сей раз Миртала приставила у двери в свои палаты слугу, чтобы не позволить завистливым наложницам вновь запереть её, быстро собралась, прихватила с собой овальное персидское зерцало, заранее наполненную вином серебряную урну, золотую чашу и вместо золотых запястий и ожерелий украсилась змеями.

Грозовая туча с моря накатывалась стремительно и накрывала редкие звёзды в светлеющем небе, в оливковой роще умолкли ночные птицы, а утренние не посмели запеть, хотя уже изготовились встречать рассвет. Миртала спешила поспеть до ливня, но в нескольких шагах от заветной цели угодила под волну воды, обрушившуюся с неба. Несмотря на кожаные одежды, она в единый миг промокла насквозь и, чувствуя, как по телу струится холод, уже не скрываясь, отворила дверь башни, проникла внутрь и вдруг оказалась в пространстве, густо заполненном искрами, словно падающим дождем. Чувствуя, как её омытое тело наполняется теперь этой колкой влагой, она взошла по лестнице на боевую площадку, также освечённую и пронизанную неведомым звездопадом, и замерла у пустого ложа. Густо засыпанное искрами, оно сейчас напоминало тлеющее кострище, подёрнутое серебристым и лёгким пеплом. Казалось, травяная подстилка сейчас вспыхнет и охватится пламенем, однако этого не происходило, и она посмела дотронуться рукой…

Ложе было всего лишь тёплым, каким бывает только что покинутая постель. Повинуясь некоему внутреннему позыву, она стащила с себя грузную намокшую кожу, оставив её на полу, будто змеиный выползок, и легла в это струящееся тепло. В тот час падающие искры припорошили её, словно одеялом, и Миртала ощутила, как тело утратило тяжесть, сделавшись невесомым. Гром раскалывал небо, сотрясая башню, и гроздья молний рассвечивали небо над Пеллой, однако грозовая буря не касалась слуха; ею овладела приятная дрёма, ещё бы мгновение, и она погрузилась в сон, однако искристое пространство уплотнилось, и из него соткался волхв.

На этот раз без львиной шкуры, обнажённый, и, хотя ныне не носил золотых кудрей и ног змеиных, она его узнала!

Волхв же чародействовал, колдуя над чашей. Он зрел и её образ, и змей, что обвивали тело, и урну, наполненную не водой – вином, но виду не подавал. Снял с неё живой и золотистый главотяжец, запястья, ожерелье и бросил их с башни. Золотые змеи, обратившись молниями, ударили в землю и погасли, а Старгаст стал смачивать волосы вином, щедро поливая и разбрасывая их по ложу.

От всякого движения взбивалась пушистая звёздчатая пыль, вздымая следом за собой невесомое и прекрасное тело Мирталы. Вся женская суть, все прелести её манили и призывали взор, однако